Опубликовано

Преподобный Силуан Афонский. Об умном безмолвии и чистой молитве

О трех образах молитвы

Молитва — есть творчество, творчество высочайшее, творчество по преимуществу и в силу этого — она бесконечно разнообразна, но все же есть некоторая возможность различения ее на виды в зависимости от установки или направленности главных духовных сил человека, что и делают Отцы Церкви.

В этом отношении молитва совпадает с этапами нормального развития человеческого духа. Первое движение ума — есть движение во вне; второе — возвращение его к самому себе, и третье — движение к Богу чрез внутреннего человека.

В соответствии с таким порядком Святые Отцы устанавливают три образа молитвы: первый, в силу неспособности еще ума непосредственно восходить к чистому богомыслию, характеризуется воображением, второй — размышлением, а третий — погружением в созерцание. Действительно правильною, должною и плодотворною Отцы считают только молитву третьего образа, но учитывая невозможность для человека иметь такую молитву с самого начала его пути к Богу, и два первых образа молитвы считают явлением нормальным и в свое время полезным. Однако, они указывают на то, что если человек удовлетворится первым образом молитвы и будет его культивировать в своей молитвенной жизни, то помимо бесплодности возможны и глубокие духовные заболевания. Что же касается второго образа молитвы, то хотя он и превосходит во многом первый по своему достоинству, однако, тоже малоплоден и не выводит человека из постоянной борьбы помыслов и не дает достигнуть ни свободы от страстей, ни, тем более, чистого созерцания. Третий, наиболее совершенный образ молитвы — есть такое стояние ума в сердце, когда молящийся из глубины своего существа, вне образов, чистым умом предстоит Богу.

Первый вид молитвы держит человека в постоянном заблуждении, в мире воображаемом, в мире мечты и, если хотите, поэтического творчества, божественное и вообще все духовное представляется в различных фантастических образах, а затем и реальная человеческая жизнь постепенно тоже пронизывается элементами из сферы фантазии.

При втором образе молитвы — внутренние входы сердца и ума широко раскрыты для проникновения всего постороннего, в силу чего человек живет, постоянно подвергаясь самым разнородным влияниям извне; не разумея при этом, что же собственно происходит с ним объективно, т. е. каким образом возникают в нем все эти помыслы и брани, он оказывается бессильным противостоять натиску страстей как должно. При этом роде молитвы человек иногда получает благодать и приходит в доброе устроение, но в силу неправильности своей внутренней установки удержаться в нем не может. Достигнув некоторого накопления религиозного познания и относительного благообразия в своем поведении, и удовлетворенный этим состоянием, он постепенно увлекается в интеллектуальное богословствование, по мере преуспения в котором усложняется внутренняя брань тонких душевных страстей — тщеславия и гордости, и усугубляется потеря благодати. При своем развитии этот образ молитвы, отличительной чертой которого является сосредоточение внимания в головном мозгу, приводит человека к рассудочным философским созерцаниям, которые также, как и первый образ молитвы, выводят его в мир представляемый, воображаемый. Правда, этот вид отвлеченного мысленного воображения менее наивен, менее груб, и менее далек от истины, чем первый.

Третий образ молитвы — соединение ума с сердцем — есть вообщенормальное религиозное состояние человеческого духа, желательное, искомое, даруемое свыше. Соединение ума с сердцем испытывает всякий верующий, когда он внимательно, «от сердца», молится; еще в большей степени он познает его, когда приходит к нему умиление и сладостное чувство любви Божией. Плач умиления при молитве есть верный показатель того, что ум соединился с сердцем, и что настоящая молитва нашла свое первое место, первую степень восхождения к Богу; вот почему он так ценится всеми подвижниками. Но в данном случае, говоря о третьем образе молитвы, мы имеем в виду нечто иное и большее, а именно: ум, молитвенным вниманием стоящий в сердце.

Характерным следствием или свойством такого движения и водворения ума во внутрь является прекращение действия воображения и освобождение ума от всякого образа, в него проникшего. Ум при этом становится — весь слух и зрение, и видит, и слышит всякий помысл, приближающийся извне,прежде, чем этот последний проникнет в сердце. Совершая при этом молитву, ум не только не допускает проникновения помыслов в сердце, но и отталкивает их, и сам сохраняется от сложения с ними, чем достигается пресечение действия всякой страсти в ее первичном состоянии, в самом зарождении ее. Вопрос этот чрезвычайно глубок и сложен, и мы можем дать здесь лишь самый примитивный очерк.

О развитии помысла

Грех осуществляется по прохождении определенных стадий своего внутреннего развития.

Первый момент — приближающееся к человеку извне некое духовное влияние, которое сначала может быть совсем неясным, неоформленным. Первичная стадия оформления — появление в поле внутреннего зрения человека — некоего образа, и так как это не зависит от воли человека, то и не вменяется в грех. Образы в иных случаях носят характер по преимуществу видоподобный, в иных же — по преимуществу мысленный, но более часто — смешанный. Так как и видоподобные образы влекут за собою ту или иную мысль, то всякие образы у подвижников именуются «помыслами».

У бесстрастного человека «владычественный» ум может остановиться на пришедшем помысле как познающая бытие сила, оставаясь при этом вполне свободным от власти его. Но если в человеке есть «место», есть соответствующая почва, как расположение к тому духу, который заключен в помысле, тогда энергия этого последнего стремится захватить психический мир, т. е. сердце, душу человека, достигает же этого тем. что в предрасположенной к пороку душе вызывает некоторое чувство услаждения, свойственного той или иной страсти. В этом услаждении и заключено «искушение». Но и этот момент услаждения хотя и свидетельствует о несовершенстве человека, однако, не вменяется еще в грех, это только «предложение» греха.

Дальнейшее развитие греховного помысла грубо-схематически может быть изображено так: предлагаемое страстью услаждение привлекает к себе внимание ума, что является чрезвычайно важным и ответственным моментом, потому что соединение ума с помыслом составляет благоприятное условие для развития этого последнего. Если внутренним волевым актом ум не оторвется от предложенного услаждения, но продлит свое пребывание в нем вниманием, тогда появляется расположение к нему, приятная беседа с ним, затем «сложение», которое может перейти в полное и активное «согласие», далее,- продолжающее возрастать страстное услаждение может уже овладеть умом и волею человека, что называется — «пленением». После этого все силы плененного страстью направляются к более или менее решительному осуществлению греха делом, если к тому нет внешних препятствий, или же, при наличии препятствий, к исканию возможности такого осуществления.

Подобное пленение может остаться единичным и никогда больше не возобновиться, если оно было следствием лишь неопытности человека, пребывающего в подвиге и борьбе. Но если пленения повторяются, то они приводят к «навыку» страсти, и тогда все естественные силы человека начинают служить ей.

От первичного появления услаждающего действия страсти, что названо выше «предложением», должна начинаться борьба, которая может происходить на всех ступенях развития греховного помысла, и на каждой из них он может быть преодолен и, таким образом, не завершиться делом, но все же с момента колебания воли элемент греха уже есть, и должно принести покаяние, чтобы не потерять благодать.

Неопытный духовно человек обычно встречается с греховным помыслом уже после того, как он пройдет незамеченным первые стадии своего развития, т. е. когда он приобретет уже некоторую силу, и даже больше: когда приблизится опасность совершения греха делом.

Чтобы этого не допустить, необходимо установить ум с молитвою в сердце. Это — насущная нужда для всякого подвижника, желающего через истинное покаяние утвердиться в духовной жизни, потому что, как сказано выше, при такой внутренней установке грех пресекается в самом его зарождении. Здесь, может быть, уместно вспомнить слова Пророка: «Дочь Вавилона, опустошительница!… блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень» имени Иисуса Христа (Пс.136, 8—9).

Это дивное делание, непостижимое для ленивого большинства, достигается великим трудом и весьма немногими. Оно совсем не так просто, совсем не так легко, и мы, в поисках краткого, но ясного выражения, еще не раз будем вынуждены беспомощно возвращаться к нему с разных сторон, без надежды, однако, исчерпать и сколько-нибудь удовлетворительно представить его.

* * *

Сущность аскетического пути Старца может быть выражена в немногих словах: — хранение сердца от всякого постороннего помысла посредством внутреннего умного внимания, чтобы, устранив всякое чуждое влияние, достигнуть предстояния Богу в чистой молитве.

Это делание именуется — умное безмолвие. Оно унаследовано нами чрез живое и письменное предание от Святых Отцов с первых веков христианства до наших дней, и потому говорить о подвижническом пути Старца можно, как и сам он делал, говоря о пути православного монашества вообще.

Блаженный Старец говорил:

«Если ты богослов, то ты чисто молишься, если ты чисто молишься, то ты богослов».

Аскет-монах не богослов в академическом смысле слова, но он богослов в ином смысле, так как через чистую молитву удостаивается подлинно божественных созерцаний. Началом пути к чистой молитве является борьба со страстями. Ум, по мере очищения от страстей, становится более сильным в борьбе с помыслами и более устойчивым в молитве и богомыслии; сердце же, освобождаясь от омрачения страстей, все духовное начинает видеть чище, яснее, до убедительной ощутимости.

Монах предпочитает этот путь — пути научного богословия по тем соображениям, что существует возможность посредством отвлеченного философского созерцания дойти до постижения неприложимости к Богу наших эмпирических понятий и достижения, таким образом, того состояния, когда ум начинает «молчать». Но это «молчание ума» богослова-философа далеко не всегда есть настоящее созерцание Бога, хотя и приближается к граням его.

Достижение подлинного созерцания без очищения сердца — невозможно. Только сердце, очищенное от страстей, способно к особому изумлению при созерцании непостижимости Бога. При этом изумлении ум радостно молчит, обессиленный величием созерцаемого.

К состоянию созерцания иным путем идет богослов-мыслитель, и иным — аскет-монах. Ум последнего не занят никакими размышлениями; он только, как сторож, безмолвно внимает тому, чтобы ничто постороннее не вошло в сердце. Имя Христа и заповедь Его — вот чем живут сердце и ум при этом «священном безмолвии»; они живут единою жизнью, контролируя все совершающееся внутри не логическим исследованием, а особым духовным чувством.

Ум, соединившись с сердцем, пребывает в таком состоянии, которое дает ему возможность видеть всякое движение, происходящее в «сфере подсознания». (Этот термин современной научной психологии употребляем здесь условно, так как он не совпадает с представлениями православной аскетической антропологии). Пребывая внутрь сердца, ум усматривает в окружении его появляющиеся образы и мысли, исходящие из сферы космического бытия и пытающиеся овладеть сердцем и умом человека. В форме помысла, т. е. мысли, связанной с тем или иным образом, является энергия того или иного духа. Натиск идущих извне помыслов чрезвычайно силен, и, чтобы ослабить его, монах вынуждается в течение всего дня не допускать ни единого страстного взирания, не позволить себе пристрастия ни к чему. Монах постоянно стремится к тому, чтобы число внешних впечатлений довести до последнего возможного минимума, иначе в час внутренней, умной молитвы все отпечатлевшееся неудержимою стеною идет на сердце и производит большое смятение.

Цель монаха — достигнуть непрерывного умно-сердечного внимания; и когда после многих лет такого подвига, труднейшего всех других подвигов, чувство сердца утончится, а ум, от многого плача, получит силу отталкиваться от всякого приражения страстных помыслов, тогда молитвенное состояние становится непрестанным, и чувство Бога, присутствующего и действующего,- великой силы и ясности.
Таков путь монаха-аскета, и им шел Блаженный Старец.

Путь «Ареопагистов» — иной: в нем преобладает размышление, а не молитва. Идущие этим путем часто обманываются, потому что легко достигая интеллектуального усвоения даже апофатических форм богословия, они удовлетворяются испытываемым ими интеллектуальным наслаждением. Не придавая должного значения непреодоленным страстям, они легко воображают себя достигшими того, о чем говорится в творениях «Ареопагита», тогда как в подавляющем большинстве случаев, постигая логическую структуру его богословской системы, не достигают подлинно Искомого.

Сущность «безмолвия» Старец видел не в затворе и не в физическом удалении в пустыню, а в том, чтобы непрестанно пребывать в Боге. В виду большой важности этого вопроса — остановимся на нем подробнее.

Старец говорил, что и затвор и удаление в пустыню сами по себе являются лишь вспомогательными средствами и никак не целью. Они могут содействовать уменьшению внешних впечатлений и влияний, устранению от житейской молвы, и тем благоприятствовать чистой молитве, и только в том случае, если это удаление совершилось по благоволению Божию, а не по своей воле; в последнем случае и затвор, и пустыня, и всякий иной подвиг останется бесплодным, потому что сущность нашей жизни не в самовольном подвиге, а в послушании воле Божией.

Многие думают, что самый высокий образ жизни — есть безмолвие в пустыне; иные считают таковым — затвор; некоторые предпочитают юродство; другие — пастырское служение или научный богословский труд, и подобное. Старец считал, что ни один из этих видов подвижничества сам по себе не является высшим образом духовной жизни, но каждый из них может быть таковым для того или иного лица, если он соответствует воле Божией о данном лице; а воля Божия о каждом человеке может быть особою.

Но какова бы ни была воля Божия о каждом человеке, когда идет речь о том или ином образе подвига, или месте или форме служения, во всех случаях остается обязательным искание чистой молитвы.

Молитву чистою — Старец считал, когда она приносится с умилением, так что и сердце и ум согласно живут словами произносимой молитвы, которая ничем при этом не перебивается, т. е. ни рассеянностью внимания на что-либо внешнее, ни размышлением о чем-либо постороннем данной молитве. Этот вид молитвы является, как сказано выше, нормальным религиозным состоянием, весьма плодотворным для души; в той или иной мере он известен очень многим верующим, но лишь в редких случаях он переходит в молитву совершенную.

Другой вид чистой молитвы — это когда ум заключен в сердце и там безмолвно, вне посторонних мыслей и образов, поучается в памяти имени Божия. Это молитва сопряжена с постоянным подвигом, она есть действие, зависящее в известной мере от произволения человека; она есть — труд, аскетическое делание. Все что было сказано выше об этом удивительном образе умной молитвы, а именно, что он дает возможность видеть помысл, прежде, чем тот войдет в сердце, или, условно выражаясь, дает возможность контролировать глубины подсознания, дает возможность освободиться от смятения, в котором держится человек по причине постоянного восхождения возможных влияний из темной области подсознания, вернее — глубокой бездны греховной космической жизни,- все это составляет отрицательный аспект этого делания, в то время как положительный аспект его превосходит всякую человеческую идею.

Бог есть Свет неприступный. Его бытие превыше всякого образа, не только вещественного, но и умного, и потому доколе ум человеческий занят мышлением, словами, понятиями, образами — он совершенства молитвы не достиг.

Тварный человеческий ум, тварная человеческая личность в своем предстоянии Уму Первому, Богу Личному только тогда достигает подлинно чистой и совершенной молитвы, когда от любви к Богу оставит позади всякую тварь, или, как любил говорить Старец, совершенно забудет мир и самое тело свое, так что не знает уже человек — был ли он в теле или вне тела в час молитвы.

Такая в преимущественном смысле чистая молитва — есть редкий дар Божий, она никак не зависит от человеческих усилий, но приходит сила Божия и с неуловимою осторожностью и неизъяснимою нежностью переносит человека в мир Божественного света, или лучше сказать — является Божественный свет и любовно объемлет всего человека так, что он уже ни о чем не может вспомнить, ни о чем не может размышлять.

Имея в виду эту последнюю молитву, Старец говорил: «Кто чисто молится, тот богослов».

Кто не имел этого опыта, тот богословия, понимаемого, как состояние боговидения,- не достиг. Ум, никогда не испытавший чистоты, ум, никогда не созерцавший вечного Божественного света, как бы он ни был изощрен в своем интеллектуальном опыте, неизбежно подвержен воображению и в своих попытках познать Божественное — живет гаданиями и строит домыслы, которые, к сожалению, нередко принимает за подлинные откровения и богосозерцания, не понимая своей ошибки.

В основе безмолвия лежит заповедь Христа:
любить Бога всем умом и всем сердцем

Некоторые Святые Отцы в своих аскетических творениях проводят различие между двумя образами духовной жизни — деятельным и созерцательным, именуя первый из них — путем хранения заповедей.

Старец Силуан мыслил несколько иначе: он тоже разделял жизнь на деятельную и созерцательную, но и ту и другую рассматривал именно как хранение заповедей. Главной основой аскетического умного безмолвия для него были слова первой заповеди: — возлюби Бога всем сердцем, всем помышлением, всей душою. Он пишет:

«Кто познал любовь Божию, тот скажет: не сохранил я заповеди. Хотя я и молюсь день и ночь и стараюсь всякую добродетель творить, но заповеди о любви к Богу я не исполнил. Лишь редкие минуты постигаю я заповедь Божию, но душа хотела бы все время пребывать в ней. Когда к уму примешиваются посторонние мысли, тогда ум помышляет и Бога и вещь; значит заповедь: любить всем умом и всем сердцем — не исполнена. Но когда ум весь в Боге, и нет других помыслов, тогда исполняется первая заповедь, но опять еще не совсем».

В аскетическом опыте чистой молитвы — ум, совлекшийся всякого образа и понятия, удостаивается, после глубокого покаяния и многого плача, подлинного боговидения.

Умное безмолвие всегда встречало много противников, особенно на западе, которые, не обладая необходимым опытом, в своем отвлеченном подходе к этому образу молитвы — думали, что речь идет об искании какого-то механического приема, приводящего к Божественному созерцанию. Но это, конечно, не так.

Бог, абсолютно свободный, не подвержен никакому механическому воздействию и вообще никакому принуждению. Умное безмолвие сопряжено с великим самоотречением и есть подвиг наитруднейший. Произволение человека на это великое страдание ради лучшего сохранения заповедей Божиих — привлекает Божию благодать, если подвиг сей совершается в духе смирения.

Гордый человек, какие бы приемы ни употреблял, подлинного богообщения не достигнет. По одному желанию человека — ум не соединится с глубоким сердцем, а если и проникает как-то в сердце, то видит там только самого себя, свою тварную красоту, которая великолепна, ибо создана по образу Божию, но Бога истинного не обретает.

Вот почему блаженный Старец, борясь за то, чтобы смириться, прибегал к тому огненному оружию, которое дал ему Господь:

«Держи ум твой во аде, и не отчаивайся».

Этот не изощренный интеллектуально человек, «простец» и «невежда», многажды удостоился чистого умного богосозерцания и потому действительно имел основание говорить: «Если ты чисто молишься, то ты богослов». И еще: «Верующих на земле много, но таких, которые знают Бога, очень мало».

Под знанием он разумел не гностические богословские построения, но опыт живого общения, опыт причастия Божественного света.

Знание — событие.

Антропологическая основа умного безмолвия

Преследуя в данном Житии изложение положительного опыта Старца, насколько это возможно для нас, мы не желаем придать нашему труду научно-формальный характер и потому принципиально уклоняемся от многих сопоставлений и ссылок на Творения Святых Отцов.

Настоящий труд — есть попытка дать образ Старца и описание пройденного им духовного пути, который хотя и лежит всецело в русле аскетического предания Православной Церкви, но, как подлинно живое явление, носит на себе печать своеобразия и неповторимости.

Догматические вопросы, затрагиваемые здесь, не составляют богословского трактата. Мы останавливаемся на них, исходя из того факта, что догматическое сознание органически связано со всем ходом внутренней духовной жизни. Измените в своем догматическом сознании что-либо, и неизбежно изменится в соответствующей мере и ваш духовный облик и вообще образ вашего духовного бытия. И наоборот, уклонение от истины во внутренней духовной жизни повлечет изменение в догматическом сознании.

Говоря об умном безмолвии, которое так любил Старец, мы считаем не лишним в немногих словах изложить антропологическую основу этого делания, как она выясняется из самого опыта. Антропология Старца может быть выражена словами Пр. Макария Великого и Преп. Исаака Сирина, творения которых он прекрасно знал.

«Душа не от Божия естества и не от естества лукавой тьмы, но есть тварь умная (поега), исполненная лепоты, великая и чудная, прекрасное подобие и образ Божий, и лукавство темных страстей вошло в нее вследствие преступления» (Макарий Вел., Беседа 1, параграф 7).

«Бог, созданного по образу, создал бесстрастным…, посему… страсти не в природе души…, но суть нечто придаточное, и в них виновна сама душа» (Исаак Сирин, Слово 3).

«Когда чувства заключены безмолвием, тогда увидишь, какие сокровища имеет душа скрытыми в себе» (там же).

Когда мы говорили, что ум, молитвенно стоящий в сердце, оттуда видит всякий помысл, приближающийся к сердцу, прежде, чем он войдет в него, то имели в виду энергию извне идущих на душу «лукавых страстей», что, по выражению Св. Исаака, «придаточным» является, а не заключенным в природе души. Всему этому придаточному, постороннему, чуждому, стремящемуся войти в сердце, ум из сердца противостоит молитвою и ею, молитвою, отражает.

Но возможно и еще более глубокое вхождение ума в сердце, когда он по действию Божию как-то так соединяется с сердцем, что совлекается положительно всякого образа и понятия, и в то же время закрываются все входы в сердце для всего постороннего, и тогда душа входит во «мрак» совершенно особого порядка, и затем удостаивается неизреченного предстояния Богу чистым умом.

«Кто чисто молится, тот богослов», — говорил Старец. Богослов не в академическом смысле этого слова, но богослов в смысле — боговидец, боговедец.

Но есть нечто больше этого, т. е. такие состояния, когда человек бытийно и с неопровержимою очевидностью причащается вечной жизни и невыразимого покоя в Боге. Однако, не оставляется человек надолго в таком состоянии, если Господь, по Ему Единому ведомым планам, благоволит продолжить еще жизнь его на земле, и снова возвращается он в мир, и, как Апостол Петр на Фаворе, говорит о своем внутреннем с Богом пребывании: «Хорошо нам, Господи, быть здесь с Тобою».

Опыт вечности

Умное безмолвие — есть поразительная по своему богатству и великолепию жизнь, описание которой, в силу ее особенности, принимает характер как бы непоследовательный и противоречивый. Мы не сомневаемся, что многих, логически мыслящих людей, могут смутить слова о том, что человек на какое-то время бытийно и с неопровержимою очевидностью вводится в вечную жизнь. Очевидная нелепость — стать вечным на какой-то срок. Но попытаемся дать некоторое пояснение этому выражению.

Время и вечность — в понимании подвижника суть два различных образа бытия. Первый, т. е. время, есть образ тварного, непрестанно возникающего и в своем движении развертывающегося бытия, непостижимо Богом творимого из ничего. Второй, т. е. вечность, есть образ Божественного бытия, к которому не приложимы наши понятия протяжения и последовательности. Вечность — единый, непротяженный, непостижимой полноты акт Божественного бытия, которое, будучи надмирным, непротяженно объемлет все протяженности тварного мира. Вечный по существу — Единый Бог. Вечность не есть нечто отвлеченное или отдельно сущее, но Сам Бог в Своем бытии. Когда человек по благоволению Божию получает дар благодати, то он, как причастник Божественной жизни, становится не только бессмертным в смысле бесконечного продолжения его жизни, но и безначальным, ибо та сфера Божественного бытия, куда он возведен, не имеет ни начала ни конца. Говоря здесь о человеке, что он становится «безначальным», мы имеем в виду не предсуществование души, и не преложение нашей тварной природы в безначальную Божественную природу, но приобщение безначальной Божественной жизни в силу обожения твари благодатным действием.

Когда ум и сердце, устремленные ко Христу, не своими усилиями, но действием Божиим соединятся некоторым таинственным соединением, тогда человек подлинно находит самого себя в своей самой глубокой основе; тогда он, как ум богообразный, как дух богоподобный, как бессмертная ипостась (лицо), безвидно видит Бога, но доколе он связан с плотию, ведение его не достигает совершенства, и не может он постигнуть, каковым будет его вечное бытие по прошествии последнего порога земной жизни, т. е. по разрешении от дебелости плоти и по вступлении, уже вне ее тяжести, в область безначального Света Божества, если благоволит Господь принять ее. Но вопрос: — каковым будет вечное бытие? встает не в момент видения, когда душа вся в вечном Боге и не знает в теле ли она или вне тела, но лишь тогда, когда снова увидит она этот мир, когда снова ощутит себя в узах плоти, и снова вместе с тем найдет на нее некое покрывало это плоти.

В самом себе, т. е. в пределах своего тварного существа, человек вечной жизни не имеет. Причащаясь Божественной жизни по дару благодати, он становится вечным. Эту вечность еще здесь он может переживать с неодинаковой силой, иногда большею, иногда меньшею.

Парадоксальны здесь все выражения, но быть может более понятным будет такое выражение: поскольку мы в Боге, постольку мы вечны.

Постольку, — поскольку, но не о количестве здесь слово, а о даровании Божием.

В состоянии видения душа ни о чем не вопрошает. Это невыразимый акт введения ее в Божественный мир совершается не по ее воле, потому что она и не может желать того, чего вовсе не ведала раньше, но акт сей не без ее участия в том смысле, что в какие-то предварительные моменты она доброю волею горячо стремится к Богу в хранении Его заповедей. Видение предваряется большими страданиями, многим плачем, глубоким покаянным плачем глубокого сердца; горячим плачем, который выжигает в человеке плотскую, и душевную, и духовную гордость.

Не может человек, покамест он во плоти, достигнуть совершенного познания, но то, что ему дает Бог,- есть подлинное, несомненное, бытийно-опытное переживание вечного Царства, и хоть «отчасти», как говорит Старец, но достоверно знает он о нем.

Созданный «по образу Божию», создан для жизни и «по подобию». Достигший «спасения» в Боге, получает жизнь, подобную жизни Самого Бога. Бог — вездесущий и всеведущий, и святые в Духе Святом получают подобие вездесущия и всеведения. Бог есть Свет, и святые в Духе Святом становятся светом. Бог есть Любовь, объемлющая все сущее, и святые в Духе Святом своею любовью объемлют весь мир. Бог — един Свят, и святые в Духе Святом святы. Святость же не есть понятие этическое, но онтологическое. Свят не тот, кто высок по человеческой морали, или по жизни своей в смысле подвига и даже молитвы (и фарисеи постились и совершали «долгие» молитвы), но тот, кто носит в себе Духа Святого. Единый Бог есть Истина и Жизнь, и причастники Духа Святого становятся живыми и истинными, тогда как отпадающие от Бога, умирают духовно и уходят во «тьму кромешную».

Сказав выше о том, что человек, вызванный к бытию творческим актом Бога из «ничто», вечной жизни в себе не имеет, мы вовсе не мыслим, что умирая, он возвращается снова в «ничто», в полное небытие. Нет. Отпадая от Бога, отвращаясь от Него, как одаренный свободой, он отходит от Жизни и Света в область вечной смерти и мрака кромешного, но эта тьма и смерть не есть то «ничто», то небытие, из которого вызвана тварь к бытию, это есть — «состояние» разумной твари, неуничтожимой в своем существе. Отвращаясь от Бога, тварь, однако, не может уйти в такую область, которая недостижима для Него: и во аде любовь Божия объемлет всех, но будучи радость и жизнь для любящих Бога, она мучительна для ненавидящих его.

* * *

Говоря об опыте вечности и воскресения души, мы говорим о том великом благоволении Божием, которое изливаясь на человека, «восхищает» его в область Вечного Света, давая ему с несомненностью переживать свою свободу от смерти, свою вечность.

«Возвращение» из состояния этого видения хотя и налагает на человека некий «покров», но все же и личное сознание его и восприятие мира существенно видоизменяется, и не может не измениться по многим причинам. Опыт своего падения и страданий и в каждом другом человеке обнаруживает ту же трагедию. Опыт личного бессмертия приводит к тому, что и в каждом другом человеке видится бессмертный брат. Живой опыт вечности и внутреннего созерцания Бога в отвлечении от твари неизъяснимым образом исполняет душу любовью к человеку и всякому творению. Обнаруживается, что только познавши величие человека в своем духовном опыте, возможно подлинно ценить и любить сочеловека.

И вот еще необъяснимое явление: в момент видения, по выражению Старца, «мир забыт совершенно»; время видения не есть время размышления, совсем нет: обычное дискурсивное мышление тогда прекращается; действие ума остается, но действие совершенно особого рода; и удивительно, как та безвидность при своем схождении облекается в форму мыслей и чувств… Состояние видения — есть свет любви Божией, и действием этой любви порождаются в душе новые чувства и новые мысли о Боге и мире.

Первое «восхищение» в видение дается человеку свыше без его искания, потому что он в силу неведения о нем не мог его и искать. Зато после он уже не может забыть о нем и со многою печалью сердца снова и снова ищет его, и не только для себя, но и для всех людей.

Начало духовной жизни — борьба со страстями

К аскетической антропологии, касающейся умного делания, добавим еще немногое в объяснение этого делания и его результатов.

Посредством молитвенного внимания в сердце, подвижник стремится сохранить ум свой чистым от всякого помысла. Помыслы могут быть естественными человеку в условиях земного существования, но могут быть и следствиями демонических влияний. Когда подвижник молится, он на время, в пределах возможности, различной у каждого, отрекается от нужд своего естества, помыслы же демонического происхождения он вовсе отвергает от себя. Таким образом получается, что в час молитвы ум отталкивается от всякого помысла и естественного и демонического.

Подпадая демоническому влиянию, человек претерпевает поражение своей богоподобной свободы и отпадает от Божественной жизни. Такое состояние, как страдательное, в аскетике именуется «страсть». В этом наименовании выражена с одной стороны идея страдательности в смысле пассивности и рабства, с другой — идея страдания в смысле разрушения и смерти. «Всякий, творящий грех, есть раб греха; раб же не пребывает в доме вечно; сын пребывает вечно» (Ио. 8, 34—5). Итак в состоянии греховной страсти есть два аспекта страдания, т. е. порабощения и разрушения, и потому «раб греха» не может иметь подлинного сознания величия богоподобной свободы человека, как сына Божия.

Страсти обладают влекущею к себе силою, но внедрение или утверждение какого бы то ни было страстного образа или помысла в душе всегда происходит не без согласия на то человека, ибо во всем бытии нет ничего столь сильного, что могло бы лишить свободного человека возможности сопротивления и отвержения. Когда же какой-либо страстный помысл или образ утвердится в душе, тогда человек становится в той или иной мере одержимым. Страсти суть «одержимости» различной степени напряжения и силы.

Влекущая сила страсти состоит в обещании услаждения. Страдание в смысле разрушения — есть следствие страстных услаждений. Если бы в страстном движении не было услаждающего момента, но сразу начиналось бы оно страданием, то не могло бы склонить на свою сторону волю человека. Страсть, как страдание и смерть, воспринимается сразу только духовным человеком, познавшим животворное действие божественной благодати, которая порождает в душе отвращение, «ненависть» к греховным движениям в себе.

Начало духовной жизни — есть борьба со страстями. Если бы эта борьба была сопряжена только с отказом от услаждения, то она была бы легка. Более трудным в данной борьбе является ее второй этап, а именно — когда неудовлетворенная страсть начинает терзать человека самыми различными болезнями. В этом случае подвижнику необходимо весьма большое терпение и продолжительное, так как благотворное следствие сопротивления страстям приходит не скоро.

Нормальному человеку, в его настоящем состоянии, всю жизнь пребывать в борьбе, но есть два крайних состояния, которые можно охарактеризовать ее отсутствием. У бесстрастного нет борьбы в том смысле, что предлагаемое страстью услаждение нисколько не влечет его, и все кончается на «голом» помысле. И тот, кто хотя и подвержен приражениями помыслов, но не доступен их влекущей силе, может быть назван бесстрастным. Признаком же полного порабощения также является отсутствие борьбы, но уже потому, что на всех ступенях развития страстного помысла человек не только не оказывает сопротивления, но и сам идет навстречу ему, живет им.

В условиях плотского земного существования человек имеет и негреховные страсти, т. е. такие страдания или нужды, без удовлетворения которых невозможно продолжение жизни, например — питание, сон и подобные. На непродолжительные промежутки времени подвижник презирает эти потребности, и если голос этих потребностей начинает угрожать болезнями, то в какие-то моменты подвижник идет, в своей решимости не подчиниться им, на смерть, но замечено, что действительная смерть в таких случаях обычно не приходит, и даже больше того, человек хранится Богом в еще большей мере. Эта мужественная решимость нужна, иначе невозможно получить свободу от помыслов даже на короткое время.

Погрузившийся в глубокое сердце ум, в самом акте этого молитвенного погружения совлекается всякого образа, не только видимого, но и мысленного, и в состоянии этой чистоты удостаивается предстоять Богу; и то, что исходит из этой глубины внеобразной, хотя позднее и выльется в форме мысли или облечется в тот или иной образ, не есть уже страсть, но подлинная жизнь в Боге.

В этом состоянии обнаруживается, что душа естественно стремится к Богу, и подобна Ему, и бесстрастна по естеству своему.

Из смены состояний: причастия благодати и отнятия ее — человек с достоверностью убеждается, что «жизни в себе не имеет», что жизнь его в Боге, вне Его — смерть. Когда душа удостаивается пришествия божественного света, тогда она подлинно живет вечною жизнью, т. е. Самим Богом; а где Бог, там невыразимая в слове свобода, потому что вне смерти и страха тогда человек.

В этом состоянии человек познает себя, а познавая себя, познает вообще человека в силу единосущия всего человеческого рода.

В своей глубине, там, где раскрывается подлинное богоподобие естества человеческого, там, где выявляется его великое призвание, подвижник видит то, что не входившему в сердце совершенно неведомо.

В стихирах погребальных Преп. Иоанн Дамаскин говорит:

«Плачу и рыдаю, когда помышляю смерть, и вижу во гробе лежащую по образу Божию созданную нашу красоту безобразную и бесславную».

Так плачет и рыдает всякий, познавший в Боге первозданную красоту человека, когда возвратившись с невыразимого пира духовного в глубоком чертоге сердца, — видит царящее в мире безобразие и бесславие.

Опубликовано

Преподобные Антоний и Феодосий, чудотворцы Печерские

Преподобные Антоний и Феодосий Печерские жили в XI веке. Они считаются основателями монашества в Древней Руси, колыбели нынешних России, Беларуси и Украины. Знаменитая Свято-Успенская Киево-Печерская лавра величественно возвышается теперь на берегу Днепра благодаря встрече этих людей, их трудам и горячей любви к Богу.

Святые Антоний и Феодосий родились на территории современной Украины. Антоний — в городе Любече, около 200 км к северу от Киева. Феодосий — в городке Василев (Васильков), который располагался в 35 километрах к юго-западу от Киева. Однако большую часть детства и юности Феодосий провел в Курске (современная Россия).

15 (2) сентября мы празднуем день памяти обоих преподобных, но есть и отдельные их праздники: Антония — 23 (10) июля, а Феодосия — 16 (3) мая и 27 (14) августа.

Житие преподобного Антония до встречи с Феодосием

Преподобный и богоносный отец наш Антоний, начальник всех русских монахов (то есть положивший начало русскому монашеству), родился, по одним сведениям, около 983 года, а по другим — в начале ХI века.

С юных лет Антоний (в миру его имя было Антипа) чувствовал влечение к духовной жизни. Это стремление и привело молодого подвижника на Святую Гору Афон. Там он, по всей вероятности, принял монашеский постриг в монастыре Ксилургу (от греч. ξυλουργός — «плотник» или «древодел»), в древности населенном русскими монахами.

Существует также версия, что он подвизался в греческом монастыре Эсфигмен, однако она является относительно поздней и представляется менее достоверной.

Инок Антоний начал уединенную жизнь в пещере недалеко от обители. Когда он достиг духовной зрелости, игумен монастыря благословил подвижника вернуться на родину.

Новопросвещенная светом веры молодая страна нуждалась в добром примере христианской жизни. «Свет монахов суть ангелы, монахи же свет для всех человеков» (св. Иоанн Лествичник). Поэтому Господь и послал угодника своего Антония, дабы положить основание монашеского жития на Руси.

Вернувшись в Киев, подвижник обнаружил, что в городе уже стоят монастыри, основанные греками. Однако он пожелал поселиться не в них, а в двухсаженной пещере, выкопанной митрополитом Киевским Иларионом. Было это в 1051 году.

Житие преподобного Феодосия

По поводу даты рождения преподобного Феодосия, ученика и сподвижника Антония Печерского, также существуют разночтения: одна версия гласит, что Феодосий появился на свет в 1008 году, а другая — в 1036 году.

«Богом данный» — переводится его имя с греческого. Феодосием прозорливо нарек его священник, когда родители по традиции принесли младенца в храм на восьмой от рождения день.

С малых лет Феодосий стремился к аскетическим подвигам. Он избегал игр со сверстниками, носил грубую одежду и работал в поле наравне со слугами. Каждый день отрок Феодосий посещал храм Божий. Он быстро выучился читать и удивлял всех своей разумностью и послушанием.

Мать очень любила Феодосия, но была против духовных устремлений своего сына. Она часто наказывала и била его за то, что он «позорит» свою семью. В 13 лет отрок лишился отца и остался на попечении матери.

Стремление молодого подвижника к Богу было настолько сильным, что он несколько раз убегал из дома. Однажды будущий преподобный Феодосий захотел посетить святой град Иерусалим и ушел вместе со странниками. Но мать вернула его, избила и заперла в доме.

Со временем в сердце юноши разгорелось желание всецело посвятить свою жизнь Богу и принять иноческий постриг. Когда представился удобный случай, 23-летний Феодосий предпринял еще одну попытку побега. В этот раз он направился в Киев.

Феодосий обошел все монастыри, но нигде его не принимали, ибо он был вида убогого и в нищенской одежде, да и молод весьма. Но был в этом и сокровенный Промысл Божий — юноше суждено было позднее наряду с преподобным Антонием основать святую Киевскую лавру.

Тогда Феодосий узнал о преподобном Антонии и пришел к нему в пещеру. Отрок пал ниц перед старцем, прося позволения остаться с ним.

Преподобный Антоний сказал: «Чадо, уныло место сие и неприглядно. Сможешь ли ты, живя здесь, снести все лишения?» Феодосий же отвечал ему: «Отче, Господь привел меня к твоей святости, чтобы ты спас меня. Что повелишь мне, исполню».

Материнское благословение на монашество

Мать преподобного искала сына четыре года. Она было уже смирилась с его смертью и оплакала его, когда прошел слух, что Феодосий в Киеве. Немедленно женщина предприняла путешествие туда и, узнав, что он находится в пещере преподобного Антония, поспешила на встречу со святым старцем под видом паломницы, ищущей духовного назидания.

Антоний вышел из пещеры побеседовать с ней. «Здесь твой сын, он жив, не плачь о нем», — сказал святой. Женщина пожелала увидеть Феодосия, но юноша отказался выйти к ней, невзирая на уговоры самого старца Антония. Тогда мать стала угрожать преподобному Антонию, что покончит с собой прямо на том же месте, если не увидит своего сына. Феодосию пришлось выйти к ней.

«Если хочешь часто видеть меня, постригись в одном из киевских монастырей, тогда будешь приходить сюда и видеться со мной и душу свою спасешь. А если так не поступишь, никогда больше не увидишь меня, истинно говорю тебе», — сказал преподобный Феодосий.

Мать и слышать ничего не хотела. Тогда святой угодник стал усердно молиться, чтобы Бог просветил ее сердце. Спустя некоторое время мать вернулась со словами: «Чадо, я сделаю, как ты хочешь. Я проведу остаток дней моих в монастыре. Ты научил меня, я поняла, что мир этот кратковременный — ничто».

Антоний и Феодосий обрадовались. Старец Антоний вышел из келлии и духовно наставил женщину. Мать преподобного Феодосия постриглась в монастыре святителя Николая. Там она провела остаток своих дней в покаянии и мирно скончалась.

Расширение Киево-Печерского монастыря

Когда число братии монастыря достигло двенадцати человек, преподобный Антоний ушел на соседнюю гору. Там он выкопал другую пещеру и стал подвизаться в затворе. Так появились Ближние и Дальние пещеры Киево-Печерской обители.

Игуменом монастыря был преподобный Варлаам. Феодосий служил священником. Он превосходил других трудолюбием и подвижничеством. Отец Феодосий был могуч и крепок, носил воду и дрова для братии. По ночам он молился и тайно молол муку для иноков. Утром же в бодрости духа совершал богослужение. Все любили кроткого и смиренного монаха.

Преподобный Феодосий — игумен Киево-Печерского монастыря

Вскоре по повелению князя игумен Варлаам покинул обитель, чтобы приступить к служению в монастыре св. Димитрия. Братия просили Феодосия в игумены себе. Преподобный Антоний благословил своего ученика на это послушание. Началась новая страница в истории русского монашества.

При Феодосии число братии весьма увеличилось. Жили скудно и тесно, но Господь не оставлял своих чад по молитвам святого игумена и преподобного Антония. «Не заботьтесь о земном, но ищите Царствия Небесного по слову Господню, ибо знает Отец Небесный, в чем вы нуждаетесь, и все придет к вам», — утешал братию преподобный.

Игумен Феодосий избрал место для храма, указанное ему Богом, недалеко от пещеры, где подвизалось его монашеское братство. В 1062 году там была заложена церковь во имя Пресвятой Богородицы и построены келлии. Все постройки окружили стеной. Вскоре туда переселились иноки обители. «И существует доныне славный монастырь, именуемый Печерским, устроенный преподобным Феодосием», — пишет летописец.

Игумен имел обычай обходить ночью братские келлии, дабы чада его не ослабевали в усердии к духовным подвигам. В обители были запрещены беседы после вечернего правила. Феодосий кротостью, молитвой и любовью приводил иноков к покаянию и даже возвращал ушедших из обители.

Преподобный славился милосердием. Он всегда защищал незаконно осужденных. По просьбе святого даже пересматривались решения судов. Снаружи монастыря преподобный Феодосий устроил дом для жительства нищих и больных. Десятая часть дохода обители шла на их содержание.

Студийский общежительный устав

Когда число братии достигло ста человек, Феодосий задумался, как устроить жизнь такой большой общины. Для этого он решил заимствовать устав знаменитого Студийского монастыря в Константинополе.

Главные правила жизни в общежительной обители были следующими: общее имущество, труды по силам и по благословению монастырского начальства. Помыслы открывались игумену.

После Киево-Печерской обители этот устав переняли и другие монастыри на Руси, поэтому в духовном смысле именно Печерский монастырь считается первейшим из них, хотя хронологически были и более древние обители.

Гонения от сильных мира сего

В 1069 году старец Антоний претерпел сильное гонение от киевских властей. Князь Изяслав материально поддерживал святую обитель и любил вести духовные беседы со старцем. Но правитель хотел слушать только угодное себе.

Когда киевский князь Изяслав Ярославич обманом взял в плен своего дальнего родственника полоцкого князя Всеслава Брячиславича, преподобный Антоний обличал его за междоусобицу. Князь, на беду свою, не внял словам старца.

Вскоре Изяслав был изгнан из Киева восставшим против него народом. Вернувшись назад с помощью поляков, сын князя Мстислав жестоко расправился с повстанцами. Антония оклеветали, что он якобы поддерживал врагов Изяслава, и он также попал в число преследуемых.

Тогда преподобный ушел в Чернигов. Там он выкопал себе новую пещеру, которая позднее послужила основанием Ильинского монастыря.

Изгнание преподобного усугубило неприязнь киевлян к Изяславу. Князь, раскаявшись, послал гонцов за Антонием. Кроткий и смиренный старец вернулся на прежнее место своих подвигов, на радость братии обители и горожанам.

В период повторного изгнания киевского князя преподобный Феодосий обличал его младшего брата Святослава, который беззаконно восстал на Изяслава и занял его престол. Святослав поначалу весьма гневался за это на игумена, но не дерзал ему вредить, ибо глубоко чтил как мужа праведного и святого.

Кончина преподобных Антония и Феодосия

Преподобный Антоний скончался в 1073 году. Он заранее знал о своем уходе, дал напутствие братии и завещал не искать его мощи. Затем он вернулся в пещеру, и свод ее осыпался. С тех пор мощи так и не были обретены. А если кто-нибудь хотел нарушить завет старца, являлся огонь, поражающий ослушника болезнью.

Преподобный Феодосий отошел ко Господу через год после духовного отца своего Антония. Он тоже знал час своей кончины, заранее простился с братией и благословил избранного ими нового игумена Стефана.

Так говорил святой скорбящим инокам своей обители: «Я обещаю вам, мои чада и братия: хотя телом и ухожу от вас, но духом всегда буду с вами. И когда кто-то из вас представится в нашем монастыре или будучи и вне монастыря, но по благословению игумена, то, если бы он и имел грехи, я буду за него отвечать перед Богом».

По молитвам преподобного Феодосия обитель ни в чем не нуждалась. Всегда находилось пропитание для братии и всё потребное для богослужения. Блаженный старец игумен славился чудесами исцеления и предвидения.

Канонизация и почитание святых Антония и Феодосия

Точно неизвестно, когда преподобный Антоний был официально причислен к лику святых. Однако вполне очевидно, что почитание его начало распространяться уже в конце XI века, то есть сразу после его честной кончины. Весомый аргумент в пользу этого предположения — составленное в этот период его житие.

Святые мощи основателя Киево-Печерской лавры сейчас находятся под спудом в ее Ближних пещерах. Место это обозначено иконой преподобного Антония. Другое название Ближних пещер — Антониевы пещеры, в честь этого святого. Также его имя носят и пещеры Черниговского Троице-Ильинского монастыря.

Мощи преподобного Феодосия были обретены в 1091 году. К лику святых преподобный Феодосий был причислен в 1108 году, уже через 44 года после своего преставления.

Из произведений преподобного Феодосия до нас дошли 6 поучений, 2 послания к великому князю Изяславу. Житие преподобного Феодосия составлено его учеником, преподобным Нестором Летописцем, и всегда было одним из любимейших чтений русского народа.

В Киево-Печерском патерике (слово 4) уже в XII веке говорится об иконах обоих преподобных. На древней Печерской (Свенской) иконе Божией Матери (около 1288 г.) Антоний и Феодосий предстоят престолу Пречистой. Этот образ — один из древнейших сохранившихся доныне изображений преподобных.

Значение преподобных Антония и Феодосия Печерских

Преподобный Антоний по Промыслу Божию принес на Русь благословение Святой Афонской Горы и положил здесь начало иноческой жизни, основав Киево-Печерскую лавру.

Присный же ученик его, святой Феодосий, «утвердил на землях наших совершенное иноческое житие, переселил иноков из пещер в монастырь и ввел чин Студийского монастыря». Чин этот повсеместно распространился в Русской земле и дал начало «общему житию» в монашеских обителях.

Опубликовано

Архиепископ Никифор (Феотокис). О послушании

Слово огласительное к монахине на день, в который она облеклась в ангельский образ

 

«Иго бо Мое благо, и бремя Мое легко есть»
(Мф. 11, 30)

Всевышний Творче! Поистине сладчайшие меда суть все Божественные словеса Твои: «Словеса твоя паче меда устом моим» (Пс. 118, 103). Святые заповеди Твои (Сам Ты нам сие изрек) суть все небесны и духовны, все имеют силу Живота Вечного. «Глаголы, яже Аз глаголах вам, дух суть и живот суть» (Ин. 6, 63). Так почто ж называешь их игом? Почто называешь их бременем? «Иго бо Мое благо, и бремя Мое легко есть». Сия честная дева уразумела, яко Петр, что Ты имеешь глаголы жизни бесконечной. Посему презрела весь мир, да последует Тебе; облеклась в ангельский образ, да всю себя посвятит в возлюбленные селения Твои. Однако ее устрашает имя ига, в ужас приводит ее название бремени. Пусть иго есть благое и труд сносный7 , но при всем том всякий с прискорбием преклоняет выю свою под иго. Пусть невелика тяжесть, но поскольку она есть бремя, то каждый отягощается носить ее. О честная душа! Не должно смущать тебя имя ига и бремени. Сие есть некоторое подобие и образ, посредством которого Бог хотел показать нам совершенство христианского подвижника. Когда земледелец впряжет вола в ярмо – конечно, он уже покорил хотение его: вол уже не имеет воли своей, все движения его в повиновении у земледельца. Когда человек восхочет взять на рамена свои бремя – конечно, он отдает волю свою, покоряет волю свою под тяжесть бремени. Когда же Иисус Христос называет иго и бремя, то хочет чрез сие научить нас совершенному послушанию, послушанию, которое надобно иметь последователям Его. Сия добродетель пресладостна и легка тому, кто ее стяжал. Послушание есть добродетель, без коей монашествующему невозможно ходить путем добродетели и совершенства. Я теперь излагаю, что есть инок и каково житие его; далее покажу, что послушливый инок есть инок совершенный.

Два состояния получило человеческое естество: состояние невинности в Раю до преступления и состояние греховное по соделании преступления, усилившееся наипаче здесь, в мире. Когда человек был в Раю, тогда естество его было, как земля, которая ежедневно взращивала многоразличные цветы добродетели. Как скоро человек изгнан был из Рая, то по собственной вине его разрушилось его произволение, переменилась мысль его – терние и волчцы греховные взращивает ежечасно его природа. Прежде воля человеческая склонялась вся к добру. Посему то, что тогда человек совершал с великой легкостью, ныне совершает с великим трудом. Надобно теперь человеку много принуждать себя, дабы он мог стяжать малую добродетель, а в то время без всякого принуждения всякою добродетелью он украшался.

Учитель монашествующего жития Иоанн, списавший лествицу добродетелей, видя, что жизнь монашествующих есть образ добродетельного общества и обещание, которое дает инок, есть обещание жить богоугодно и свято, и зная, что тот, кто хочет исполнять добродетель, имеет препятствием свое естество, определил, что монах не что иное есть, как беспрерывное и непрестанное понуждение природы. Инок есть понуждение естества всегдашнее. Разумно и премудро сие определение и столь истинно, что, мне кажется, Дух Святой внушил его Иоанну. Наша природа требует пищи, а инок – поста. Здесь потребно понуждение природы. Природа наша требует сна и покоя, а инок должен бодрствовать и себя изнурять трудами. Понуждение здесь потребно, да отсечет плотские желания. Всякую минуту человеческая природа склоняет к беспорядочным пожеланиям, а инок должен иметь себя чистым от всякого греха. Требуется беспрестанное понуждение здесь, дабы истребить злую похоть плоти и насадить в нашем естестве волю Божию. Инок есть понуждение естества всегдашнее.

Но кто есть мужественный подвижник, который бы стоял всегда вооружен на порабощение естества своего и умервщление похоти своей? Самолюбие наше побеждает благую волю, и сладость страстей пленяет душу нашу. Чтобы сделать должное понуждение себе самим, надобно, дабы были мы премудры и весьма рассудительны, от страстей неискушаемы и во всякой добродетели совершенны.

Всегда несовершен пребывает тот, кто думает, что он сам достаточно способен для руководствования самого себя. Сегодня предваряет ум его стремление страстей и с нуждою побеждает их, а завтра страсти предускоряют ум его и порабощают его своей власти. Сегодня он умеренно понуждает естество свое и пребывает в добродетели, завтра понуждает его чрезмерность и превосходит пределы добродетелей, между тем как добродетель в чрезмерность не простирается, но в умеренности заключается. Итак, потребен другой руководитель, а не мы сами. Мы не должны никогда вручать самим себе таковое начальство; другому руководителю надобно нам посвятить волю свою и ему повиноваться, а не себе самим. Ибо он, поскольку никогда не увлекается сладостию страстей наших и поскольку не чувствует самолюбия, которое обладает нашей душой, имеет спокойный ум в рассуждении нас, понуждает нас ежедневно, со вниманием и весьма умеренно, и так ведет нас путем спасения.

Ясно всякий видит, что послушание есть то, что направляет нас на путь совершенства. Дикое дерево, которое в лесах произрастает, где никто не возделывает его, где никто не окапывает его, никогда не приносит вкусных плодов или же совершенно остается бесплодным. Плоды его нехороши вкусом, видом неприятны, никакой сладости не имеют. Инок, который находится в пагубном непослушании, никогда не имеет учения, лишен всякого руководства духовного; оттого иногда творит добродетель, иногда же пребывает без исправлений8 ее. Добродетели его суть нетверды, несовершенны, не имеют Божией благодати. Возделанное дерево, которое пребывает в садах, и которое земледелец поливает, и о коем весьма печется, воздает всегда плоды, чей цвет прекрасен и вкус преизящный и здоровый. Душу иночествующего, находящегося в послушании, увещание настоятеля всякий день поощряет, сердце иночествующего словом настоятеля всякий час возбуждается от сна – оттого и плодоприносит он совершенные благодатные добродетели.

Я рассуждаю о жизни монашествующих и о жизни двух наших прародителей и вижу в сих двух обществах превеликое сходство. Бог сотворил двух человеков и оставил их в Раю, да провождают жизнь бесстрастную и безгрешную. Когда Бог сошел на землю, Он уставил монашеское житие, да живут паки человеки и здесь, на земле, жизнию, подобною той, которою жили прародители в Раю. Монастырь есть рай, а потому он есть место молитвы, и славословия, и другого благоугодного исправления. Сущие во Христе братие суть Ангелы, ибо приемлют жизнь, подобную ангельской, а настоятель монастыря занимает место Бога. Следовательно, послушание, которое оказывают иночествующие своему настоятелю, относится к Богу: «слушаяй вас, Мене слушает; и отметаяйся вас, Мене отметается» (Лк. 10, 16). Доколе Адам был бесстрастен и совершен, дотоле имел повиновение к Богу; доколе Адам жил жизнью святой и безгрешной, дотоле послушлив был Божию повелению. Подобно и монах, доколе имеет добродетель послушания, имеет и совершенство; доколе покоряется начальнику, дотоле живет жизнью весьма богоугодной и святой. Когда Адам игзнан был из Рая? Когда потерял благодать Божию? Когда сделался грешником? Когда снисшел в сию страстную и грешную жизнь? Тогда, как только преслушал Божие повеление. Сие прилично сказать и о монашествующем. Как только убегнет он от послушания, тотчас бежит от него благодать Божия. Как скоро отступит от повиновения, сразу сделается уже несовершеннее новоначального. Как скоро сделается непокорливым, тогда же отдаляется от цели иноческого совершенства.

И для того Феодор Студит, Ефрем и Исаак Сирские, Макарий Египетский и Иоанн Лествичник – все согласно нам сказуют, что толикое имели послушание древние иноки к настоятелям своим, что многократно имели нужду выйти из монастырских стен, но не выходили без позволения старца своего; жаждали, но не смели утолить жажду свою чашею воды, если прежде не даст им благословения наставник их. Многократно желали говорить какое-либо слово духовное и нужное, но не дерзали, если не получали прежде на то позволения от своего настоятеля. Посему видим в историях первенствующих монахов, которые собраны в «Лавсаике»9 , что древние монахи оказывали такую покорность к настоятелю, какую имели к словесам самого Евангелия. Толикое почтение имели к начальнику, что, когда предстояли пред ним, думали, будто видят Иисуса Христа. И сим послушанием достигли толикого совершенства, что соделались как одушевленные образы всякой добродетели, сосуды многоценные святыни, Миром исполненные. Иные стяжали благодать прозорливости, другие имели силу чудотворения, все по смерти благоухали воньми духовными и небесными.

Начало, вождь и первый учитель сего чудного общества есть Господь наш Иисус Христос, Единородный Сын Божий, с небес сшедый человеческого ради спасения. Он деятельным досточудным примером положил основание небесного жития монашеского. Он первый деятельный законоположник: в вертепе пустынном восхотел родиться, да покажет, что первое начало добродетельного расположения есть бегство от мира и совершенное отчуждение от суеты, которая прельщает человеков; он на горе уединенно молится, дабы показать, что тишина возводит ум на небо, что безмолвные места необходимы для молитвы. Когда восхотел поститься сорок дней и ночей, тогда удалился от градов, вселился в пустыню и сим ясно показал, что пустыня есть источник воздержания, делателище добродетелей. Проходил подлинно Богочеловек города и веси, дабы распространить свет богопознания и истребить тьму нечестия, но при всем том имел общие вещи купно с двенадцатью апостолами Своими и проводил жизнь, яко был в какой-либо обители. И так как Иисус Христос есть начало, вождь, основание первообразное и первый наставник жизни монашествующих, то долг наш прилежно размышлять о целой жизни Его и узнавать жизни Его конец. Иоанн, наперсник и возлюбленный ученик, в Откровении видел книгу, которую никто не мог прочесть: «никтоже можаше ни на небеси, ни на земли, ниже под землею, разгнути книгу, ниже зрети ю» (Откр. 5, 3).

Книга сия10 являла воплощение Единородного Сына Божия, которое ни человеки, ни демоны, ни Ангелы не могли понять. В начале таинственной сей книги, объявляет нам царствующий пророк11 , была писана добродетель послушания. «В главизне книжне писано есть о мне: еже сотворити волю Твою, Боже мой, восхотех» (Пс. 39, 8–9). Иисус Христос, яко Бог, был премудрый и пресовершенный, не имел нужды в учении, не требовал руководства. И чему могли учить Его люди, к какой добродетели понуждать? Он наставляет людей в добродетели, Он просвещает ум наш в совершении добрых дел. Но при всем том жил в послушании у Иосифа и Матери Своей: «и бе повинуяся има» (Лк. 2, 51). Оказывал покорность приказанию Иосифову, делал послушание воле Матери Своей. «И бе повинуяся има.» То, что говорил Иосиф, исполнял Иисус; то, что приказывала Матерь, Сын делал тотчас. «И бе повинуяся има.»

Это великий пример монашествующим, дабы не отговаривались, что не имеют совершенной покорности оттого, что не находят совершенного настоятеля. Рассудите, иноки, о совершенстве Иисуса Христа и о совершенстве Иосифа и Матери Его и найдите толикое различие, коликое находится между Богом и человеком. И при всем том Богочеловек Иисус «бе повинуяся има». Сей великий пример для пустынножителей, да научатся, что повиновение помогает им достигать в меру добродетели, которая доходит до совершенства.

Иисус Христос имел свободную и самовластную волю Человечества Своего, но добровольно и охотно всю ее покорил воле Божества. Видел весь мир совершенство послушания Его, когда приближалось время, в которое Он имел вкусить страдания и испить горькую чашу смерти Своей. Все страдания Его пред очами Его представлялись. Видел заушения и поругания, оплевания и биения, хулы и бичевания. Зрел терновый венец и раны всего тела Своего, крест, гвоздие, желчь и оцет. Страх охватывал Его, истекала кровь, но строго держался послушания; послушание никогда не оскудевало в Его сердце. Однако «не яко Аз хощу, – говорил Богу и Отцу Своему, – но якоже Ты». (Мф. 26, 39) – «Пусть Я боюсь, яко Человек, пусть подвиг обдержит Мя, пусть течет сия кровь, но со всем тем да не будет воля Моя, но Твоя должна быть воля:» «обаче не Моя воля, но Твоя да будет» (Лк. 22, 42). Сие есть превосходное послушание, сие послушание совершенное. Был послушлив Богу и Отцу Своему даже до смерти:«послушлив быв даже до смерти, смерти же крестныя» (Флп. 2, 8). Итак, послушанием Он начал жизнь свою. «И бе повинуяся има.» И в послушании окончил предел жизни Своей. «Послушлив быв даже до смерти, смерти же крестныя.» Как же можно постнику жить в монашеском обществе без добродетели послушания? Иисус Христос, Который узаконоположил жизнь иноческую, жил с послушанием и ради послушания умер. Подобает и иночествующему жить с послушанием, подобает и жизнь свою окончить под послушанием. Послушание есть первая степень и основание во всех делах черноризца. Послушание есть свет, который путеводствует к добродетелям; послушание есть весна, пускающая ростки добрых дел; послушание есть солнце, освещающее красоту добродетелей. Без солнца все темно и невидимо, без послушания все добродетели суть несовершенны и нетверды.

Честная дева! Ты взяла благое иго и бремя легкое возложила на рамена свои. Послушание есть все твое обещание. Оно показывает, что ты хочешь подражать Жениху твоему, Христу, и первому Учителю, и Учредителю жизни, которую ты вознамерилась проходить. Он, возводя тебя на высокие вершины совершенства, украсит святыми нравами. Запечатлей в сердце твоем послушание, яко некую драгоценность. Посему легок и сладостен тебе будет путь добродетели. Послушание превознесло Жениха твоего, как удостоверяет нас небошественный апостол: «темже и Бог Его превознесе» (Флп. 2, 9). Послушание вознесет и тебя в бессмертную славу Божию и в прерадостнейшее блаженство. Аминь.

 

* * *

7Здесь – переносимый.
8Исправление, здесь – делание, совершение.
9Лавсаик – книга о египетских подвижниках, составленная в 420 г. епископом Еленопольским Палладием и адресованная некоему Лавсу, придворному императора Феодосия Младшего (отсюда ее название).
10То есть святое Евангелие.
11Псалмопевец и царь Давид.

Опубликовано

Архиепископ Никифор (Феотокис). О памяти смертной

Слово огласительное к монахине на день, в который она облеклась в ангельский образ

 

«Иже бо аще хощет душу свою спасти, погубит ю: и иже аще погубит душу свою Мене ради, обрящет ю»
(Мф. 16, 25)

Отец твой и матерь твоя оставили тебя: взошли они в Вечное Отечество свое насладиться неизреченною Бога Всевышнего славою. Таковую надежду мы имеем, понеже скончали они жизнь свою благочестно и православно, понеже в покаянии и исповедании восприял их Господь. А тебя, оставленную родителями, Господь приял под кров свой и дал тебе совет благий и святый:«отец мой и мати моя остависта мя, Господь же восприят мя» (Пс. 26, 10). Поистине тебе более других потребно часто припевать сие купно с Давидом. Твой отец и матерь твоя тебя оставили, но Господь приял тебя на Свои руки и просветил Своею благодатию, да избежишь мира, удалишься от дома отца твоего, презришь суету, внидешь в священное сие убежище, облечешься в ангельский образ и изберешь иноческую жизнь. Жизнь сия поистине есть вся небесная и духовная. Оттуда, где мир, она убегает, понеже жительствует там, где нет мудрования мира; там, где покой телесный умерщвляется, ибо она живет в изнурениях тела; там, где плоть умирает, ибо она совершенно есть дух.

Две жизни человеческие: духовная жизнь и жизнь плотская. Житие духовное есть истребление жития телесного. А жизнь телесная есть смерть духовной жизни. Одна умерщвлением другой живет. Жительствует духовная – умирает телесная. Живет телесная – умерщвляется духовная. «Иже бо аще хощет душу свою спасти, погубит ю: и иже аще погубит душу свою Мене ради, обрящет ю» (Мф. 16, 25; Мк. 8, 35). Плоть и дух суть две вещи весьма супротивные, хотя столь тесно сопряжены. Смерть плоти столь животворит душу нашу, что одна память смертная заставляет душу идти путем добродетели и искать всемерно спасения своего. Память о смерти умерщвляет все силы телесные и оживотворяет стремление к добродетели. Иноческая жизнь есть вся духовная.

Поистине инок, когда помнит о смерти, живет той жизнью, которую решился проходить. Дева богопросвещенная! Я вижу, что тебе одна лишь вещь потребна: чтобы совершила ты путь, на коем Бог тебя поставил. Подобает совершенно забыть жизнь и иметь всегда смерть пред очами твоими. Сие дело не трудное, однако требует многих подвигов, но при всем том не позволит уму твоему возвратиться к суете, утвердит сердце твое в добродетельной жизни, заставит тебя обращаться богоугодно в монашеском житии. Ибо память смертная есть жизнь души, как теперь хочу я то изложить.

Ежели мы не понимаем совершенно качества вещи, то не можем подлинно или сколько надлежит ее почитать или же презирать ее сколько должно. И оттого случается нам иметь столь великую любовь к мирской жизни, столь великое снисхождение к себе самим. Многие суть зеркала, в коих зрим отражение лица нашего. Мы видим лицо свое в воде, видим его в ясных и гладких металлах, видим в некоторых глиняных и стеклянных сосудах. Зеркалом, наконец, для лица нашего бывает всякое ясное, гладкое и ровное тело. Хрустальное зеркало пред всеми оными имеет преимущество. В прочих зеркалах видим только образ лица нашего, но не различаем черт. А в хрустальном зеркале видим ясно не только образ, но и черты, цвет, меру и все расположение лица нашего.

Многие суть духовные зеркала, в коих можем видеть самих себя. Непостоянство богатства есть зеркало, в коем усматриваем, что всякое земное счастье непрочно. Но это не есть мы сами, а некоторый образ нас самих. Изменчивость, которой подлежат почести и достоинства, есть зеркало, в коем усматриваем, что слава мирская непостоянна, но это не есть мы сами, а образ нас самих. Болезнь и старость суть два зеркала, в коих усматриваем, что переменяется природа наша и увядает, яко цвет, но сие не есть мы сами. Во всякой, наконец, вещи мирской мы можем самих себя видеть, но видим не что иное, как только тень самих себя.

Смерть есть лучшее из духовных зеркал, кои можем употреблять. В зеркале смерти мы ясно видим не только то, что около нас, но и бытие и состояние собственно нас самих. Тут мы узнаем, что все благополучия наши суть яко роса, которую теперь видим перед собою, но которая мало-помалу после того исчезает из виду; что красота лица нашего и сила телесная суть яко трава, которая теперь зеленеет в полях, а потом видишь ее иссохшею; что вся наша жизнь – яко сон, который ты в ночи видел, но тотчас его забываешь. В зеркале смерти видим, наконец, что все сие тело не что иное есть, как малая персть. Для сего и имеет столь великую силу память смертная. Она яснее всякой другой вещи представляет нам, что суть вещи мира, что есть жизнь наша, что есть все состояние наше. И как скоро узрим там, что все вещи суетны, что жизнь наша и мы сами – малый прах, то презираем тотчас сию телесную жизнь и все наше рачение посвящаем духовной жизни.

Древние подвижники хорошо понимали, что размышление о смерти есть пища, дающая жизнь душе человеческой. Посему размышления эти были упражнением их день и ночь. Великий Феодосий, общежития начальник, дабы случайно не вышла когда-либо из мысли память смертная, ископал себе гроб, часто ходил и смотрел на него, долго стоял над ним и от сего получал такое усердие к делам своего звания, что никто не мог с ним сравниться. Память о смерти совершенно умерщвляла тело его, возбуждала в его духе Божественную любовь, заставляла его совершать многие подвиги, поощряла его украшать душу свою великими добродетелями.

Поистине велика сила, которую имеет над нами смерть. Бог, яко Всемогущий, может присутствием Своим и ум наш просветить на добродетель, и сердце утвердить на дела благие. Смерть же не всемогуща, и потому память о ней не может преподать душе силу и нам благодать. Однако чувство присутствия Божия и память смертная суть две вещи равносильные. Сие кажется невероятно и весьма дивно, но при всем том справедливо и истинно. Какое действие имеет на человека присутствие Божие, такое же оказывает и память смертная.

Многократно Бог беседовал с Авраамом: являлся ему, когда повелевал ему изыти из отечества своего и оставить сродников своих (Быт. 12,1); явился пред ним у дуба Мамврийского и обещал ему сына и наследника (Быт. 18, 1–10); долго беседовал с ним, когда вознамерился разорить Содом (Быт. 18, 20–32); еще раз явился ему, когда повелел принести в жертву, как овча, сына Исаака на высокой горе (Быт. 22, 1–2). Все явления и беседы Божии с Авраамом были прежде, нежели Авраам стяжал гроб свой; как скоро уготовал он гроб свой в Хевроне (Быт. 23), с того времени Бог прекратил собеседование с ним и не являлся уже к нему. Хотя в старости своей Авраам имел большую нужду видеть Бога, дабы подкрепить бессилие и слабость свою и усилить попечение о душе своей, но Бог больше не имел с ним видимого общения. Гроб был тому причиною. Прежде, нежели стяжал гроб свой Авраам, смерть не была глубоко написана в памяти его, потому опасно было, чтоб не погасло усердие его и не уменьшилась любовь его к Богу. Для того от времени до времени разговаривал Бог с ним, чтоб видела и просвещалась душа его. По стяжании же гроба своего, Авраам запечатлел в уме час смерти своей. Память же смертная пробуждала душу его и делала его усердным ко всякому доброму делу. Что вызывал Бог Своим присутствием в Аврааме, то самое исполняла и смерть напоминанием о себе. Бог придавал Аврааму присутствием Своим ревность и стремление к добрым делам – и смерть памятью о себе влагала в сердце Аврааму теплоту и любовь к духовным подвигам. Духовным житием жил Авраам, доколе видел Бога, – святую жизнь проходил и тогда, как стал вспоминать о смерти. Украшал душу свою Авраам верою, любовью и всякими другими добродетелями, доколе зрел лице Божие. Со страхом Божиим, с надеждою блаженства и с другими благими деяниями оканчивал Авраам прочее время живота своего с того времени, когда начал помнить о часе смерти своей.

О смерть, благодетельница наша! Нам не подобало бы называть тебя смертью, поскольку одно воспоминание о тебе дарует жизнь душе нашей. Поистине блажен тот, кто всегда имеет смерть пред очами своими! Он подлинно есть «древо насажденое при исходищих вод» (Пс. 1, 3), как говорит Давид. Напаяет сердце его память смертная водами усердия. Посему он во всякое время дает духовные плоды: никогда не охладевает теплота души его, поощряется всегда на духовные подвиги, никогда не отпадает от жизни духовной.

Наши духовные прародители не жили в Раю плотской жизнью, но жизнь их была духовная, небесная. Свободны они были от страстей плотских, преданы славословию Божию. Молитва была делом их, богослужение было их упражнением. Бог бесконечный, мудростию и разумом пресовершенный, дабы сотворить их твердыми, непоколебимыми в духовном состоянии, избрал способ как нельзя более подходящий – вообразил в уме их напоминание о смерти. «В оньже аще день снесте от него, смертию умрете» (Быт. 2, 17). «Сие, – говорит им Бог, – имейте напечатленно в уме вашем, что, как скоро прострете руки ваши к плоду, умрете. Смерть да будет всегда пред глазами вашими!» Сие благоугодно было Богу потому, что могло предостерегать их от падения и содержать в безгрешном жительстве. Диавол, слышав, каким оружием вооружил Бог душу их, понимал, что невозможно их победить, доколе хранят память о смерти; для того он предпринял истребить смерть из памяти их, поскольку уверен был, что потом вскоре отпадут они от чудной оной жизни.

Подходит затем к Еве, слабейшей стороне, и говорит: «Почто воздерживаешься от вкушения оного плода? Отведай его и увидишь, как он сладок, как утешит душу твою!» Ева, имея в уме своем смерть, тотчас противостала ему. «Бог, – говорит она ему, – сказал, что умрем, не только если вкусим, но если и прикоснемся к плоду сему, вкусить который ты склоняешь меня». «От древа же, еже разумети доброе и лукавое, не снесте от него: а в оньже аще день снесте от него, смертию умрете» (Быт. 2, 17). «А что такое смерть? – ответствовал ей змий. – Где ты когда смерть видела? Невозможно вам умереть: «не смертию умрете» (Быт. 3, 4). Бог вас сотворил для жизни: значит, не умрете. «Не смертию умрете». Бог даровал вам жизнь, и нельзя ее погубить. «Не смертию умрете». Бог создал вас, да имеете жизнь и бытие, и нельзя их восхитити Ему. «Не смертию умрете». Поверила Ева, что не умрет, что смерть не для нее. Итак истребил диавол мысль о смерти из ума их, изобразил понятие о жизни так, что Ева уверяла и Адама, что нет для них смерти, – в чем и преуспела. Простерла потом вскоре руки ко древу, сорвала плод, вкусила и подала мужу своему.

Итак, доколе первозданные смерть имели в уме своем – были безгрешны, а как удалилась от них память смертная – сотворились грешниками. Доколе о смерти помнили – были послушны повелению Божию, как скоро забыли о смерти – соделались презрителями Господней заповеди. Доколе поучались в смерти – были мертвы пожелания телесные, было живо действие духа их, а как только оставили поучение смерти – умертвилось желание духа, оживилась похоть телесная. Потеряли они память о смерти – и тотчас обнажились от добродетели, лишились нетления, оставили жизнь по Бозе, начали жить жизнью телесной. Имели память смертную – и были украшены всеми добродетелями, имели красоту бессмертия, провождали жизнь бесстрастную и небесную. Толикую силу имеет смерть! Так воспоминание о смерти действует на души человеков!

О, блажен я, когда имею смерть пред глазами моими! Математики делают особые зеркала, кои называют военными, поскольку усматривают в них движения войск. В чудном зерцале смерти гораздо яснее вижу я, каково состояние всего мира. Открываю гробы, чтобы видеть, кто есть богатый и кто убогий, кто царь, кто воин, – все нахожу равным, нет никакого различия. Ищу лицо, которое блистало красотою, – голый вижу череп без кожи, без тела, сухие челюсти, другим подобные. Ищу сильного, чтобы видеть силу его, – вижу неподвижные кости, лишенные сил своих. Ищу богатого, который одевался златоткаными одеждами, – не нахожу ничего, ничего здесь не различаю. Обращаясь туда и сюда, ничего не вижу, кроме персти, нет никакого различия между одним телом и другим: гниль, черви, кости – вот дивные вещи мира! Вот тело тленное, которому хочет всякий ласкательствовать! Такое умозрение умерщвляет силы телесные, воскрешает души нашей желания. Таково свойство памяти смертной! Память о смерти тело умерщвляет, но животворит дух.

Сестра моя возлюбленная! Коль избрала ты благую часть, яко мудрая Мария, и вознамерилась жить жизнью духовной и богоугодной, напечатлей в уме твоем мысль о смерти твоей: имей в уме твоем всегда, что скоро придет час смерти твоей, в которой врачи не исцеляют, врачевства не пользуют, оставляют друзья и сродники, ибо никакой помощи подать не могут, – час, в который придет страшная смерть и лютая, яко лев. Придут Ангелы – хранители души твоей, но придут и демоны – враги и наветники спасения твоего. Ангелы кротко и мирно примут душу, демоны немилостиво ищут ее похитить. Когда демоны увидят, что жизнь твоя была плотская, несообразная твоему обету, как дикие звери, устремятся ее восхитить. Ангелы отступят с прискорбием, поскольку останутся побежденными. Но если жизнь твоя будет добродетельная и духовная, как ты обещала Создателю твоему, то отбегут далече демоны, будучи посрамлены, удалятся в подземные места. Ангелы светлые с великой радостью возьмут дух твой, дабы представить пред Господом. Таковые душеспасительные размышления имей всегда в уме твоем.

Память смертная – крепкий страж добродетели; небесная души нашей пища; свет, просвещающий ее; вино, которое веселит ее; хлеб, который оживляет ее. Бог две книги вручил человеку: Книгу Жизни и Книгу Смерти. Кто упражняется в Книге Жизни, тот изучает уроки смерти; кто читает Книгу Смерти, тот учит уроки жизни. Кто смотрит в Книгу Жизни, тот записан будет в Книге Смерти, и кто поучается в Книге Смерти, того напишет Бог в Книге Жизни. Поучайся же в смерти всегда, да живет вечно душа твоя. Аминь.

Опубликовано

Архиепископ Никифор (Феотокис). О внутреннем делании

Слово огласительное к монахине на день, в который она облеклась в ангельский образ

 

«Даждь ми, сыне, твое сердце» (Притч. 23, 26)

Зрелище небесное и прерадостное сегодня увидели очи наши. Дева, младая по возрасту, нежная по сложению, благоприобыкшая по воспитанию, отвратила лице свое от всех сует человеческих, отреклась всякого покоя тела своего и весь мир, яко умет1, презрела, да приобрящет Создателя своего. Видите ли ее? Почти обнаженна вошла она в сей святый храм – да чрез сие покажет, что совлеклась она всякого суетного мирского пожелания. Власы главы своей постригла во имя Господа Бога своего – да познаем, что из любви к Нему искоренила все душевредные похотения свои. Крепчайшими оружиями вооружилась против оного врага, который может наветовать2 намерению ее. Возложила одежду на тело свое – да избежит стрел его, яко голубица. Шлемом главу свою покрыла – да будет мудра, яко змия, и внимательна к ежедневным нападениям его. Препоясала чресла своя – да не возможет никак подвигнуть ее пожеланием плоти. Обула ноги свои в сандалии – да не возможет враг совратить ее с пути добродетели. Вся оделась в мантию – да покажет, как она всю себя умертвила, чтобы жить купно со Иисусом Христом. Взяла державное оружие Креста – да потребит всю силу врага и все искушения его. Как мудрая дева держит теперь она возженную свещу в руках своих, да видят их человеки и прославят Бога.

Честная дева! Блаженна твоя мысль, чудно твое предприятие! Возвеселила ты души наши ответами, даваемыми тобою, и обещаниями, Богу сделанными. Ты ищешь Христа, хочешь быть Его невестой: для того ты удалилась от сродников, отлучилась от дома родителей твоих, оставила весь мир и заключила себя в сей священной обители. Иисуса Христа ты ищешь, не трудно твое искание: одной вещи хочет Он от тебя, и ежели ты ее подаришь Ему, то Он готов обручить Себе тебя и обнять тебя. Вещь сия не трудная, которую Он требует от тебя, не нужны здесь поты и труды, Он требует сердца твоего: «даждь ми, сыне, твое сердце» (Притч. 23, 26). Но сердца не телесного; понеже Бог не земля, не персть, Он требует сердца души твоей, то есть ума твоего, ибо Бог есть Дух. «Даждь ми, сыне, твое сердце.» Ежели ты посвятишь Ему ум твой, Он придет тотчас и соединится с душою твоею. О сем хочу изложить тебе, ибо это цель иноческой жизни, которую ты решилась проходить.

Для чего иноки бегут от мира и удаляются от обществ? Для чего скрываются в пустыне и заключаются в монастырях? Ежедневно постятся, ежедневно бодрствуют, ежечасно преклоняют колена свои? Молитва – дело их, послушание – упражнение их, смирение – рачение3 их. Любовию украшаются, чтением питаются, слезами напояются. Удручение4 есть ежедневный их урок, но какой конец их? Какая цель их? Высокая цель и славная, чудный конец и превожделенный: вместе с апостолом Павлом хотят, да не живут более они, но да живет в них Христос. «Живу же не ктому аз, но живет во мне Христос» (Гал. 2, 20). Хотят всегда в соединении со Иисусом Христом благополучествовать. И сия есть цель их.

Но посмотрите, что многократно случается. Некоторые из монашествующих посвящают Богу все поты телесные и труды свои, ум же свой оставляют в суете и пристрастии к миру. Они думают, что живут монашеской жизнью, но обманываются, бедные. Христос в душу их не приходит. Бог есть Дух и хочет, чтобы духом Ему кланялись, кои хотят стяжать Его. «Дух есть Бог; и иже кланяется Ему, духом и истиною достоит кланятися» (Ин. 4, 24). Кто не посвятит Ему ум свой, никак невозможно, чтобы с Ним соединился. Лишь возносящие дух свой к Богу приносят жертву истинную:«жертва Богу дух сокрушен» (Пс. 50, 19). Когда увидит Он таковую жертву, бывает тотчас Женихом души того, который Ему ее приносит. Приносит жертву Богу Авель, приносит жертву и Каин; дары Авелевы принял Бог, призрели очи Божии на Авеля: «и призре Бог на Авеля и на дары его» (Быт. 4, 4). Но никакого внимания не оказал Бог на жертву Каинову, отвратил лице Свое от суетного дыма жертвы его, не восхотел совсем видеть Каина: «на Каина же и на жертвы его не внят» (Быт. 4, 5). А почему? Они были братья, и оба с благоговением жертву свою приносили Богу. Каин приносил Богу плоды земные: «принесе Каин от плодов земли жертву Богу» (Быт. 4, 3). Авель приносил Ему первородных овец своих: «и Авель принесе и той от первородных овец своих» (Быт. 4, 4). Один Ему приносил вещи мертвые, плоды земные, другой приносил Ему живые вещи, первородных овец. Каин посвящал Ему вещи бездушные, Авель жертвоприносил Ему вещи одушевленные. Жертвою было и то и другое, но Авель, когда хотел принести жертву, избрал вещи лучшие из всех, какие имел. Каин же принес Богу худшее из всего, что у него было.

Итак, тот инок, который ничего не делает, как только бодрствует и постится, приносит Богу вещи мертвые, плоды земные и телесные. Посвящающий же ум свой Богу приносит Ему дары живые, жертву одушевленную и невещественную. Инок, который удручает только тело свое, приносит Богу дар бездушный и тленный. А тот, который очищает дух свой, жертвоприносит Богу всесожжение одушевленное, а не мертвое. Инок, который приносит Богу телесные только поты, не дает Богу лучшего, что имеет. Инок же, который приносит Богу освящение духовное, дароносит Ему уже избраннейшую вещь из того, что Бог благоизволил ему дать. Инок, который приносит Ему труды телесные с нечистым сердцем, приносит жертву, подобную жертве Каиновой. Потому совсем не внемлет Бог на таковую жертву, отвращает от него лице Свое. Инок же, который Ему дароносит чистоту духа, приносит жертву, подобную жертве Авелевой, – и Бог внемлет на нее, принимает ее, призирает на лице приносящего и входит в сердце его.

И древние израильтяне помыслили некогда, что Бог хочет жертв телесных, а не чистоты телесной. Потому возлагали на алтарь тельцов, приносили Богу семидал5 и фимиам, воздевали руки и просили Его, но сердце их не было посвящено Ему, исполненное злобы. И Бог призывает Исаию и говорит ему: «Пойди скажи людям, что все сие тщетно: Я никогда от них того не требовал. Я требую чистоты душевной, а не всесожжений и жертв». Пришел пророк и, став среди всего народа, возопил: «Услышите слово Господне! «Что Ми множество жертв ваших?.. Кто бо изыска сия из рук ваших?.. И аще принесете Ми семидал, всуе: кадило мерзость Ми есть… поста и праздности, и новомесячий ваших ненавидит душа Моя… Егда прострете руки (ваша) ко Мне, отвращу очи Мои от вас: и аще умножите моление, не услышу вас… Отымите лукавства от душ ваших» (Ис. 1, 11–16).

Итак, какую пользу имеет монашествующий, когда постится, а душа его исполнена злобы? Когда празднует, а дух его прилеплен к мирским попечениям? Какая польза бодрствовать, имея ум, обремененный лукавыми помышлениями? Какая польза молиться устами и позволять уму своему бродить туда и сюда? «Кто бо изыска сия из рук ваших?» Таковой лицемерный молитвенник воздевает руки свои к Богу, и Бог отвращает очи Свои от него. Он долго молится, и Бог его не слышит. «Отымите лукавства от душ ваших.» Изгони от души твоей, пустынниче, лукавые воспоминания, изжени превозношение из ума твоего, извергни из сердца твоего злую похоть: «отымите лукавства от душ ваших.» Приноси плоды духа твоего, каковы суть (как говорит божественный апостол): «любы, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание» (Гал. 5, 22–23). Посвяти душу твою Богу, и тогда Он с тобою соединится.

То, что мы говорим, весьма ясно видим и в Священном Писании. Приходит некогда Богочеловек Иисус в Вифанию, и там две женщины принимают Его в доме своем, чтобы угостить. Одна (Марфа) суетится о многом, служит, приготовляет все нужное: «Марфа же молвяше о мнозе службе», другая (Мария), оставя всяко дело, сидит у ног Богочеловека и совершенно во всем посвящает ум свой на слушание слова Его: «седши при ногу Иисусову, слышаше слово Его» (Лк. 10, 39–40). Марфа надеялась, что угодна будет Иисусу Христу добродетель, которую она оказывала, и что Он будет после благодарить за труд ее. Она мыслила, что Бог требует стола и службы телесной. Она думала, что сестра ее ничего не делает, но всуе время свое теряет. Желая, чтобы и сестра ее участвовала во мзде, пришла она и предстала пред Господом. «Господи, – говорит Ему, – ужели нимало не печешься, что сестра моя оставила меня одну Тебе служить?» («Господи, не брежеши ли, яко сестра моя едину мя остави служити? рцы убо ей, да ми поможет»). И Господь, вместо того чтобы ее благодарить, обличает ее. Иисус ей говорит: «Что ты беспокоишься и смущаешься о скорейшем исправлении всех домашних ваших дел?» («Марфо, Марфо, печешися и молвиши о мнозе, едино же есть на потребу.») Одно дело нужно делать – которое делает Мария. Видишь ли ее? Она избрала добрую часть: она принесла Мне великую жертву, посвятила ум свой на то, чтоб слушать слово Мое, и Мне подарила душу свою. «Мария же благую часть избра, яже не отымется от нея» (Лк. 10, 41–42)». Вот явный пример, в коем Бог нам показывает, что хочет Он, дабы Ему посвятили ум и сердце, и Он будет весь наш.

Невеста из Песни песней (которая есть душа добродетельная) и ночь и день в уме своем имела Жениха своего. Сие происходило от многой любви, которую она к Нему имела: «на ложи моем в нощех исках, Его же возлюби душа моя» (Песн. 3, 1). Никогда не выходил из памяти ее Тот, Коего имела заключенным во внутренних глубинах сердца своего. Сие происходило от великой любви, которою она была к Нему преисполнена: «Его же возлюби душа моя: удержах Его, и не оставих Его, дóндеже введох Его в дом матере моея и в чертог заченшия мя» (Песн. 3, 4). Итак, любовь возводит ум наш к Богу, и любовь же – Бога в нас низводит. «Любяй мя возлюблен будет Отцем Моим, и Аз возлюблю его и явлюся ему Сам» (Ин. 14, 21). Посему добрый подвижник, который пригвождает ум свой к Богу, бывает жилищем Божиим, сосудом Святого Духа, приятелищем Иисуса Христа. Бог повелевает ему, чтоб любил Его, изволяя прийти в душу его.

И сие вы сами многократным дознаете опытом. Случалось ли когда-нибудь вам поститься, бдеть, молиться без прилепления к Богу ума вашего? Тогда никакого удовольствия, никакой радости не приходило в душу вашу; тогда вы ничего не чувствовали, кроме труда и усталости. И знаете ли, почему? поскольку дело ваше не восходило на Небо, чтобы низвести благодать Божию в сердце ваше. Оно осталось мертвым и бездейственным, возвратилось внутрь вас без плода. Посмотрите опять, когда или молитесь, или поете, или читаете и ум ваш прилеплен к Богу, тогда радости и веселия исполняется душа ваша, какая-то сладость и восхищение небесное объемлют всех вас. Ибо как кадило благоприятное, пред Бога восходит дело ваше, нисходит благодать Духа Святого в сердце ваше, Бог внутрь вас проходит.

Душа моя пребедная, почто не отдаешь ума твоего Создателю, дабы сыскать добрый бисер, подобно доброму евангельскому делателю? Творче мой Господи, почто не посвящаю Тебе я ум свой, чтоб быть мне сосудом Твоим, чтобы сохранить в себе честное Миро благодати Твоей? Отдай Ему, сестра моя, ум твой, посвяти все помышления твои Иисусу Христу, Жениху твоему. Взирай на Него умственно, яко на малого Младенца, который в вертепе плачет, и вскоре умолкнут твои глупые младенческие мудрования плоти. Взирай на Него в устланной горнице, яко на худейшего раба, омывающего ноги учеников Своих, и тотчас усмиришь всякую гордую мысль души твоей. Взирай [на Него] в вертограде, яко на послушника Отцу Своему даже до смерти, смерти же крестной, – отсюда научишься повиноваться настоятельнице твоей. Когда ты вообразишь себе Его в пустыне, то будешь поститься. Буде ты увидишь Его на горе Елеонской, то станешь молиться. Если ты узришь Его на крыле церковном, то победишь врага. Если ты вспомнишь, что Он чудодействовал, то будешь человеколюбива. Увидишь ли Его умом своим, как над Ним в претории ругаются, заушают, бьют Его, плюют в лице, тело ранами исполняют, тернием увенчивают главу, то от примера сего научишься терпеть с радостью всякую скорбь и тесноту иноческого жития. А иногда простри умственный взор до Голгофы и увидишь, как висит Он, распят между двух разбойников, яко злодей, разбойник, будучи праведный Царь и Создатель всего.

«Христе мой распятый, – скажи Ему в уме своем, – Христе мой Царю, за грехи души моей сим тернием главу Твою уязвляют; за грехи плоти моей уязвлена плоть Твоя и совсем растерзана! Христе мой Царю, нечувствительно и жестоко сердце мое, за это жестокое копие прободает животворящее ребро Твое!» Сия говори в уме твоем и тогда увидишь, как наполнятся очи твои духовными жемчужинами, ибо как из источников изливаются воды, так потекут слезы из глаз твоих.

После слез сойди потом в гроб Его, увидишь Его там мертва и бездыханна: гроб Его дает Иосиф, миро приносят Ему мироносицы, слезы льет Матерь Его – ты же положи в сердце своем никогда Его не забывать. Увидишь некогда и то, как Он приидет судить мир. Вострубят трубы, сойдут Ангелы, восстанут мертвые, пойдут в сретение все человеки, сущие от века. Тысячи тысяч Ангелов, тьмы6 тем Архангелов окружат Его, и предыдет Крест. Книги разгнутся, дела обличатся, тайное откроется, святые возрадуются и грешники восплачут. Узришь тогда Жениха твоего, колико тих и сладок Он к праведным: поставит их одесную, сотворит их царями, да царствуют в бесконечном Его Царствии. Но к несчастным грешникам будет ужасен и неумолим, пошлет их в пламень мучиться вечно и непрестанно.

О сих Божественных делах всегда помышляй, представляй себе Иисуса Христа, Творца и Создателя твоего. Ходишь ли – Христос да будет в уме твоем; ешь ли, пьешь ли, говоришь ли, молчишь ли, в рукоделии ли упражняешься – Христос всегда да будет в уме твоем. В ночи и во дни, всякий час, всякую минуту Иисуса Христа имей в памяти твоей, изобрази его в уме твоем изображениями любви, поскольку тогда не найдет места лукавая мысль для пребывания в нем и осквернения души твоей. Запечатлей в сердце твоем печатьми благоговения и смирения, ибо тогда не может войти злое похотение и повредить волю твою. Иисус Христос да будет утешение в скорбях твоих, терпение в искушениях твоих, сила в делах твоих. Яко «да будет… всяческая во всех» (1Кор. 15, 28), как говорит божественный апостол. Христос да будет мысль твоя, упражнение твое, помышление твое, дыхание твое, ибо таким образом всегда пребудешь в любви Его и так Он пребудет в сердце твоем и, пребывая в сердце твоем, блаженною сотворит тебя на небеси.

Он поставит тогда тебя одесную Его, яко царицу, в ризе позлащенной (Пс. 44, 10) девства твоего, одеянную в православную веру твою, преиспещренную всеми красотами добродетелей твоих. Да радуешься со всеми от века святыми неизреченною радостию в Том же Христе, Господе нашем, «Ему же слава во веки веков. Аминь» (Гал. 1, 5).

 

* * *

1Как сор.
2Чинить козни.
3Усердие, старание.
4Смирение, порабощение себя.
5Крупчатку (пшеничную муку лучшего помола).
6Тьма – здесь в значении «неисчислимое множество».
Опубликовано

Преподобный Иоанн Кассиан Римлянин. Слово о нашем отречении от мира

Сказал старец:

«Отречение есть не что иное, как знак того, что мы рас-пялись миру и умерли. Итак, знай, брат, что ты сегодня умер для мира, дел и похотей его и, по апостолу, распялся ему, а он — тебе (Гал 6, 14). Держи же в уме крест, под знамением которого ты должен жить, ибо не ты уже живешь, а живет в тебе Распявшийся за тебя (Гал 2, 20). И как Он за нас висел на крестном древе, так и мы, пригвоздив к Божьему страху плоть (Пс 118, 120), волю и все желания наши, должны не служить страстям нашим, а постоянно умерщвлять их, чтобы таким образом исполнить заповедь Господню: и кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня (Мф 10, 38). Но ты, может быть, скажешь: как можно человеку постоянно носить крест свой или как живой может быть распятым? Послушай краткое объяснение этого.

Крест наш состоит в страхе Господнем. Как распятый не может двигать членами своими или поворачивать их, как бы ему хотелось, так и мы свою волю и желания должны направ-лять не к тому, что приятно нам и что льстит нашим похотям, а к закону Господа, с которым мы сораспялись. И как при-гвожденный к кресту не думает о настоящем и предметах своей страсти, не заботится о завтрашнем дне, не желает вла-дений, не гордится, не спорит, не ревнует, не скорбит о настоящих, не помнит прошедших обид, а считает себя умершим для всего вещественного, думает только о том, куда он пойдет через несколько минут, так и мы, пригвоздившись к страху Господню, должны умереть для всего, то есть не только для плотских пороков, но и для всего мирского, и об-ратить все внимание туда, куда можем в каждую минуту пе-реселиться, ибо таким образом мы можем умертвить все наши похоти и плотские страсти.

Отрекшись от мира и земных вещей, остерегайся приоб-ретать то, от чего ты уже отказался. Не нарушай повеления Господня: не возвращайся с поля делания евангельского, что-бы взять одежду (Мф 24, 18), которую ты скинул, то есть не обращайся к земным похотям и занятиям и с кровли совер-шенства не сходи за тем, что ты бросил. Остерегайся вспоми-нать о родителях, о прежнем пристрастии, не вдавайся в мир-ские заботы, чтобы, обратившись вспять, тогда как ты взялся за плуг, не лишиться Царства Небесного (Лк 9, 62). Смотри, чтобы та гордость, которую ты ныне сокрушил верою и сми-рением, не стала пробуждаться в тебе, когда будешь зани-маться псалмопением и совершенствоваться в принятом то-бой звании, чтобы, по словам апостола, созидая то, что раз-рушил, не оказаться преступником (Гал 2, 18). Старайся пре-быть до конца жизни в той нищете, которую обещал перед Богом и ангелами Его. Того смирения и терпения, с которыми ты просил принять тебя в монашеский чин, не только не оставляй, но еще более возрастай в них и совершенствуйся. Большое бедствие будет тебе, если ты, обязанный от первых начал восходить к совершенству, будешь от совершенства спускаться к низшему. Ибо не тот спасен будет, кто хорошо начал путь добродетелей, но кто до конца сохранит их (Мф 10, 22; 24, 13).

Так как хитрейший змей не перестает блюсти пяту нашу, то есть наветует нашему исходу и до конца жизни нашей старается нас запнуть, уязвить, то ты не получишь пользы от того, что хорошо начнешь и покажешь ревность лишь в начале отречения от мира и в первые минуты по принятия монашества, а конец не будет согласен с началом, если не сохранишь до конца жизни нищеты и смирения Христова, согласно обещанию своему. А чтобы тебе сохранить их, ты всегда блюди голову змея, то есть первые помыслы, внушаемые им, и тотчас открывай их старцу своему. Ибо если ты не будешь стыдиться открывать их старцу, то научишься сокрушать вредоносную голову его.

Решив служить Богу, пребывай в страхе Божием и приготовь душу свою не к покою, бездействию и наслаждению, а к искушениям и огорчениям (Сир 2, 1); многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Божие (Деян 14, 22); узки врата и тесен путь, вводящие в жизнь, и немногие находят их (Мф 7, 14). Знай, что ты в числе немногих избранных, и, смотря на пример и холодность многих, не охладевай, а живи так, как живут немногие, чтобы с этими немногими удостоиться тебе Царствия Небесного. Ибо много званых, а мало избранных (Мф 22, 14); и мало то стадо, которому Отец благоволил дать Царствие (Лк 12, 32). Знай, что тяжко грешит тот, кто, обещав быть совершенным, делается несовершеннейшим. К совершенству же восходят по следующим степеням.

Начало и ограждение нашего спасения есть страх Госпо-день. От него зависит и начало обращения, и очищение от пороков, и оберегание добродетелей у тех, кто руководствуется им на пути к совершенству. Этот страх, проникая в душу человеческую, производит отвращение к мирским вещам, заставляет забыть родителей и весь мир. А отвращением и прекращением всех стяжаний приобретается смирение, которое открывается в следующих признаках: человек, имеющий его, во-первых, умерщвляет свою волю; во-вторых, не только дела, но и помыслы свои открывает старцу своему, ничего не скрывая; в-третьих, все делает по суждению старца и ничего по своему и, желая его наставлений, охотно слушает их; в-четвертых, во всем соблюдает послушание, кротость, постоянство терпения; в-пятых, не только не обижает никого, но и за свои обиды не взыскивает и не оскорбляется; в-шестых, ничего не делает такого, что не согласуется с общим уставом или не одобряется примером большинства; в-седьмых, доволен всяким состоянием, как бы оно ни было низко, и все, по-велеваемое ему, исполняет как худой, недостойный раб; в-восьмых, считает себя хуже всех не только на словах, но и в искреннем расположении сердца; в-девятых, удерживает свой язык и не говорит громко; в-десятых, не смеется легкомысленно. Вот в каких признаках обнаруживается истинное смирение! Оно скоро доведет тебя до любви, чуждой страха, и, воодушевившись ею, ты то самое, что прежде исполнял из-за страха наказания, начнешь исполнять без труда, как естественное, и уже не из страха наказания, а по любви к самому добру и по услаждению добродетелями.

А чтобы тебе всего этого достигнуть и постоянно дер-жаться этого духовного правила, живя в общежитии, ты дол-жен соблюдать три правила, соблюдаемые и псалмопевцем, который говорит: я, как глухой, не слышу, и как немой, кото-рый не открывает уст своих; и стал я, как человек, который не слышит и не имеет в устах своих ответа (Пс 37, 14, 15). Точно так и ты будь слепым, глухим и немым. Слепым, что-бы тебе, подобно слепому, не смотреть ни на что, кроме из-бранного тобою для подражания, на не служащее к поучению, чтобы, соблазнившись, не избрать худшего. Глухим, чтобы не внимать, подобно глухому, тем словам, которые произносят непокорные, упорные, порицатели и подобные им, которые очень легко могут своим примером развратить. Немым, по примеру Псалмопевца, который говорит: я сказал: буду я наблюдать за путями моими, чтобы не согрешать мне языком моим; буду обуздывать уста мои, доколе нечестивый предо мною. Я был нем и безгласен, и молчал даже о добром (Пс 38, 2, 3), чтобы быть тебе неподвижным и ничего не отвечать, подобно немому, когда слышишь злословия, когда наносят тебе обиды. К этим правилам следует особенно прибавить четвертое, которое требует, чтобы ты, по учению апостола, был безумным в мире сем, чтобы быть премудрым (1Кор 3, 18), то есть не рассуждай о том, что тебе прикажут, а всегда в простоте сердца и с верою неси послушание, считая святым, полезным и мудрым только то, что тебе повелевает Закон Божий или старец. Когда ты будешь тверд в этих правилах, то постоянно пребудешь в учении и при всех искушениях и кознях врага не выйдешь из общежития.

Всегда помни: ты не должен ожидать своего терпения от добродетели других, то есть полагать, будто ты приобретешь его только тогда, когда никто не будет огорчать тебя, что, впрочем, не в твоей власти, лучше приобретай его своим сми-рением и великодушием, которые в твоей власти.

Чтобы тебе удобнее запечатлеть в сердце своем все, за-ключающееся в этой пространной речи, я сокращу ее, дабы ты легче мог удержать в памяти сокращенное. Итак, вот ка-ким образом беспрепятственно восходят к высшему совер-шенству: по словам Священного Писания (Притч 1, 7), начало нашего опасения и премудрости есть страх Господень. От страха Господня рождается спасительная скорбь сердечная, а от нее — отречение от мира, то есть нищета и презрение всякого богатства. От нищеты происходит смирение, от смирения же происходит умерщвление воли, а умерщвлением воли истребляются все пороки. После истребления пороков добродетели плодятся и возрастают; при возрастании добродетелей приобретается чистота сердца, а чистотою сердца приобретается совершенство апостольской любви.

Опубликовано

Преподобный авва Дорофей. Поучение об отвержении мира и отсечении своей воли

Через сокрушение сердечное человек делается послуш-ным заповедям, освобождается от зла, приобретает доброде-тели и притом восходит в покой свой. Зная сие, и святые вся-чески старались смиренною жизнью соединить себя с Богом. Ибо были некоторые боголюбивые люди, которые по святом крещении не только пресекли действия страстей, но восхоте-ли победить и самые страсти и быть бесстрастными, каковы были святые Антоний и Пахомий и прочие богоносные отцы. Они имели благое намерение очистить самих себя, как гово-рит Апостол, от всякия скверны плоти и духа (2 Кор. 7, 1), ибо знали, что сохранением заповедей, как мы уже сказали, очищается душа и, так сказать, очищается ум, и прозревает, и приходит в естественное состояние; ибо заповедь Господня светла, просвещающая очи (Пс. 18, 9). Они поняли, что, находясь в мире, не могут удобно совершать добродетели, и измыслили себе особенный образ жизни, особенный порядок провождения времени, особенный образ действования, — словом, монашеское житие, и начали убегать от мира и жить в пустынях, подвизаясь в постах, в бдениях, спали на голой земле и терпели другое злострадание, совершенно отрекались от отечества и сродников, имений и приобретений: одним словом, распяли себя миру. И не только сохранили заповеди, но и принесли Богу дары; и объясню вам, как они это сделали.

Заповеди Христовы даны всем христианам, и всякий христианин обязан исполнять их; они, так сказать, дань, должная царю. И кто, отрекающийся давать дани царю, избег бы наказания? Но есть в мире великие и знатные люди, кото-рые не только дают дани царю, но приносят ему и дары: таковые сподобляются великой чести, великих наград и достоинств. Так и отцы: они не только сохранили заповеди, но и принесли Богу дары. Дары же сии суть девство и нестяжание. Это не заповеди, но дары; ибо нигде не сказано в Писании: не бери жены, не имей детей. Так же и Христос, говоря: продаждь имение твое (Мф. 19, 21), не дал этим заповеди; но когда приступил к нему законник и сказал: Учителю благий, что благо сотворю, да имам живот вечный, Христос отвечал: ты знаешь заповеди: не убий, не прелюбодействуй, не укради, не лжесвидетельствуй на ближнего своего и прочее. Когда же тот сказал: вся сия сохраних от юности моея, Господь присовокупил: аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое, и даждь нищим и так далее (Мф. 19, 21). Он не сказал: продай имение твое, как бы повелевая, но советуя, ибо слова: аще хощеши, не суть слова повелевающего, но советующего.

Итак, как мы сказали, отцы принесли Богу, вместе с иными добродетелями, и дары: девство и нестяжание и, как мы упомянули прежде, распяли себе мир. Но потом подвиза-лись распять и себя миру, как говорит апостол: мне мир рас-пяся, и аз миру (Гал. 6, 14). Какое же между этим различие? Как мир распинается человеку и человек миру? Когда человек отрекается от мира и делается иноком, оставляет родителей, имения, приобретения, торговлю, даяние другим и приятие от них, тогда распинается ему мир, ибо он отверг его. Это и значат слова апостола: мне мир распяся; потом он прибавляет: и аз миру. Как же человек распинается миру? Когда, освободившись от внешних вещей, он подвизается и против самых услаждений, или против самого вожделения вещей и против своих пожеланий, и умертвит свои страсти, тогда и сам он распинается миру и сподобляется сказать с апостолом: мне мир распяся, и аз миру.

Отцы наши, как мы сказали, распяв себе мир, предались подвигам и распяли и себя миру; а мы думаем, что распяли себе мир потому только, что оставили его и пришли в мона-стырь; себя же не хотим распять миру, ибо любим ещё насла-ждения его, имеем ещё пристрастие к снедям, к одеждам; ес-ли у нас есть какие-нибудь хорошие рабочие орудия, то мы пристрастны и к ним, и позволяем какому-нибудь ничтожно-му орудию произвести в нас оное мирское пристрастие, как сказал авва Зосима. Мы думаем, что, вышедши из мира и придя в монастырь, оставили всё мирское; но и здесь ради ничтожных вещей исполняем пристрастия мирские. Это про-исходит с нами от многого неразумия нашего, что, оставив великие и многоценные вещи, мы посредством каких-нибудь ничтожных исполняем страсти наши; ибо каждый из нас оставил то, что имел: имевший великое оставил великое, и имевший что-нибудь, и тот оставил, что имел, каждый по си-ле своей. И, приходя в монастырь, как я сказал, маловажными вещами исполняем пристрастие наше. Однако мы не должны так делать; но как мы отреклись от мира и вещей его, так должны отречься и от самого пристрастия к вещам и знать, в чём состоит сие отречение, и зачем мы пришли в монастырь, и что значит одеяние, в которое мы облеклись; должны сооб-разоваться с ним и подвизаться подобно отцам нашим.

Одеяние, которое мы носим, состоит из мантии, не име-ющей рукавов, кожаного пояса, аналава и куколя, а всё это суть символы. И мы должны знать, что означают символы одеяния нашего. Итак, для чего мы носим мантию, не имею-щую рукавов? Между тем как все другие имеют рукава, мы почему не имеем их? Рукава суть подобие рук, а руки прини-маются для обозначения действия. Итак, когда приходит нам помысел сделать что-либо руками ветхого нашего человека, как например: украсть или ударить и вообще сделать руками нашими какой-либо грех, то мы должны обратить внимание на одеяние наше и вспомнить, что не имеем рукавов, то есть не имеем рук, чтобы сделать какое-либо дело ветхого челове-ка. Притом мантия наша имеет и некоторый знак багряного цвета. Что же значит сей багряный знак? Каждый царский воин имеет на своей епанче багряницу. Ибо так как царь носит багряную одежду, то и все воины его нашивают на епанчи свои багряницу, то есть отличие царское, чтобы по этому узнавали их, что они принадлежат царю и ему служат. Так и мы носим багряный знак на мантии нашей, показывая, что мы стали воинами Христовыми и что обязаны терпеть все страдания, какие Он претерпел за нас. Ибо когда Владыка наш страдал, то Он был одет в багряную ризу, во-первых, как царь, ибо Он есть Царь царствующих и Господь господству-ющих, потом же и как поруганный оными нечестивыми людьми. Так и мы, имея багряный знак, даём обет, как я ска-зал, переносить все страдания Его. И как воин не должен оставлять службы своей для того, чтобы сделаться земле-дельцем или купцом, ибо иначе он лишится своего сана, как говорит апостол: никто же воин бывая обязуется куплями житейскими, да воеводе угоден будет (2 Тим. 2, 4.); так и мы должны подвизаться и не заботиться ни о чём мирском, и служить единому Богу, дабы, как сказано, быть девою, при-лежно занятою своим делом и безмолвною (2 Кор. 11, 2).

Есть у нас и пояс. Для чего же мы носим его? Пояс, кото-рый мы носим, есть символ, во-первых, того, что мы готовы на дело: ибо каждый, желающий что-либо делать, сперва опоясывается и потом начинает дело, как и Господь говорит: да будут чресла ваша препоясана (Лк. 12, 35); во-вторых, для того, что как пояс взят от мёртвого тела, так и мы должны умертвить похоть нашу. Пояс носится на чреслах наших, где находятся и почки, в которых, как говорят, заключается по-хотная часть души, и это-то есть сказанное апостолом: умертвите… уды ваша, яже на земли, блуд, нечистоту и прочее (Кол. 3, 5).

Имеем также и аналав, который полагается на плечах наших крестообразно. А это значит, что мы носим на раменах наших знамение креста, как говорит Господь: возмет крест свой, и по Мне грядет (Мк. 8, 34). Что же есть крест? Не что иное, как совершенное умерщвление, которое совершается в нас верою во Христа. Ибо вера, как сказано в Отечнике, устраняет всегда препятствия и делает для нас удобным тот подвиг, который ведёт нас к таковому совершенному умерщвлению, то есть к тому, чтобы человек умер для всего мирского. И если он оставил родителей, то пусть подвизается и против пристрастия к ним; также, если кто отрекся от имений и приобретений и вообще от какой-либо вещи, то он должен отречься от самого пристрастия своего к ней, как мы уже сказали; в этом именно и состоит совершенное отречение.

Надеваем мы и куколь, который есть символ смирения. Куколи носят малые и незлобивые младенцы, а человек со-вершеннолетний куколи не носит: мы же носим его для того, чтобы младенчествовать злобою, как сказал апостол: не дети бывайте умы: но злобою младенствуйте (1 Кор. 14, 20). Что же значит младенчествовать злобою? Незлобивый младенец, если будет обесчещен, не гневается и, если почтён будет, не тщеславится. Если кто возьмёт принадлежащее ему, он не печалится, ибо младенчествует злобою, и не мстит за оскорбления, и не ищет славы. Куколь есть также подобие благодати Божией, потому что как куколь покрывает и греет главу младенца, так и благодать Божия покрывает ум наш, как сказано в Отечнике: «Куколь есть символ благодати Бога, Спасителя нашего, покрывающей наше владычественное (то есть ум) и охраняющей наше о Христе младенчество от демонов, старающихся всегда противиться нам и низвергать нас».

Вот мы имеем около чресл наших пояс, который означает умерщвление бессловесной похоти, и на плечах аналав, то есть крест. Вот и куколь, который есть символ незлобия и младенчества о Христе. Итак, будем жить сообразно с одеянием нашим, чтобы, как сказали отцы, не оказалось, что мы носим чуждое одеяние, но как мы оставили великое, так оставим и малое. Мы оставили мир, оставим и пристрастие к нему. Ибо пристрастия, как я сказал, и маловажными, и обыкновенными вещами, не стоящими никакого внимания, опять привязывают нас к миру и соединяют с ним, а мы не разумеем этого. Поэтому, если мы хотим совершенно измениться и освободиться от мира, то научимся отсекать хотения наши, и таким образом мало-помалу, с помощью Божией, мы преуспеем и достигнем бесстрастия. Ничто не приносит такой пользы людям, как отсечение своей воли, и поистине от этого человек преуспевает более, нежели от всякой другой добродетели. И как человек, который идёт путём, найдя на нём жезл и взяв его, с помощью этого жезла проходит большую часть пути своего, — так бывает и с тем, кто идёт путём отсечения своей воли. Ибо отсечением своей воли он приобретает беспристрастие, а от беспристрастия приходит, с помощью Божией, и в совершенное бесстрастие. Можно и в краткое время отсечь десять хотений своих. И скажу вам, как это.

Положим, что кто-нибудь, пройдя небольшое расстояние, увидел что-либо и помысел говорит ему: «Посмотри туда». А он отвечает помыслу: «Истинно не стану смотреть», и отсекает хотение своё, и не смотрит. Или встречает празднословящих между собою, и помысел говорит ему: «Скажи и ты такое-то слово», а он отсекает хотение своё и не говорит. Или говорит ему помысел: «Пойди, спроси повара, что он варит», а он нейдёт и отсекает хотение своё. Он видит что-нибудь, и помысел говорит ему: «Спроси, кто принёс это», а он отсекает хотение своё и не спрашивает. Отсекая же таким образом свою волю, он приходит в навык отсекать её и, начиная с малого, достигает того, что и в великом отсекает её без труда и спокойно, и достигает наконец того, что вовсе не имеет своей воли, и что бы ни случилось, он бывает спокоен, как будто исполнилось его собственное желание. И тогда, как он не хочет исполнять свою волю, оказывается, что она всегда исполняется. Ибо кто не имеет своей собственной воли, для того всё, что с ним ни случается, бывает согласно с его волею. Таким образом выходит, что он не имеет пристрастия, а от беспристрастия, как я сказал, приходит в бесстрастие. Видите ли, в какое преуспеяние мало-помалу приводит отсечение своей воли? Его же да дарует нам достичь Господь Своей благодатью и милостью, всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Опубликовано

Чин о панагии воскресным днем совершили в монастыре

ОРСК. 9 февраля 2025 г. В Неделю о мытаре и фарисее по окончании Божественной литургии в Иверском женском монастыре был совершен чин о панагии.

«Панагия» в переводе с греческого означает «Всесвятая», т.е Божия Матерь. Чин этот совершается только в монастырях. Он берет свое начало от апостольского века. По преданию, апостолы после сошествия на них Святого Духа и до начала их проповеди жили вместе. Садясь за обеденный стол, они оставляли центральное место пустым – для Иисуса Христа, клали на ту сторону стола укрух (кусок) хлеба. Завершив трапезу, апостолы поднимали этот хлеб, вознося молитву ко Господу.

На третий день после погребения Пресвятой Богородицы апостолы, совершая трапезу в Иерусалиме, вознесли хлеб в память о Христе. И произнеся слова «Велико имя…», увидели в воздухе Святую Богоматерь в окружении ангелов, которая пообещала всегда пребывать с учениками Христовыми. Отправившись после этого ко гробу Девы Марии и открыв его, апостолы не обнаружили Ее пречистого тела и уверились в Ее вознесение.

По окончании Литургии все сестры выстраиваются парами и под звон колоколов торжественно шествуют из храма в трапезную с иконами и просфорой, из которой на проскомидии была вынута частица в честь Божией Матери. Эта просфора ставится в центре трапезной на специальный столик. Сосуд, в который помещается просфора, называется панагиаром.

После трапезы она возносится перед иконами с прославлением Святой Троицы и с молитвою ко Пресвятой Богородице. По преломлении просфоры она вкушается всеми присутствующими на трапезе.

Так передается живое присутствие за трапезой Самой Богоматери, а совместное принятие земной пищи — это продолжение богослужения и монашеского устава.

Пресс-служба Иверского монастыря

Опубликовано

Сестры сдали зачет по истории Русской Православной Церкви

ОРСК. 5 февраля 2025 года. Сестры Иверского монастыря в рамках программы Курсов базовой подготовки в области богословия для монашествующих сдали зачет по дисциплине «История Русской Православной Церкви».

Зачет принимали старший преподаватель кафедры истории и социально-гуманитарных дисциплин Оренбургской духовной семинарии Сергей Викторович Пелипенко, методист Курсов Николай Александрович Осипов и преподаватель Курсов по предмету «История Русской Православной Церкви» протоиерей Сергий Кваша.

Первые занятия богословских курсов для монашествующих Оренбургской митрополии в Иверском монастыре начались в январе 2023 года. Сёстры изучают историю Священного Писания Ветхого и Нового Завета, основы богослужебного устава и Литургику, историю Русской Православной Церкви, церковно-славянский язык, историю монашества и аскетики.

Пресс-служба Иверского монастыря