Месяц: Июль 2018

– Я здесь мало с кем разговариваю, очень много думаю, и поэтому все разговоры внутрь перемещаются, в голову, и продолжение коротких разговоров воображение само придумывает внутри. И оно всегда в мою пользу.

– Я вам уже говорил, что нужно понемножку уходить из головы в сердце. Горе от ума, когда у нас много мыслей. Вроде умные, а делаем много глупостей. Некоторые думают, что много мыслей – это хорошо, значит ты умный. Горе от ума, это «винегрет». Господь говорит: «Блаженны чистые сердцем». Чистое – это не значит только от греховных помыслов, чистое – это значит простое, в котором не только не чистых помыслов нет, а много помыслов нет. Иначе и из хороших помыслов можно создать бардак. Человек думает, думает, думает и обязательно что-нибудь надумает. Поэтому мы практикуем молитву, чтобы как-то управиться с помыслами, как-то научить их останавливаться. Но это долгий труд. Это возможно, но только очень долго нужно этим заниматься. Если мы даже с нейтральными не можем справиться, а уж такие яркие греховные помыслы, как обиды, страсти? Мы вообще тогда им рабы, не можем остановить обиду или страсть. Чтобы решиться на бегство из рабства, нужно очень сильно утомиться от этого рабства, потому что каждое бегство сопряжено с риском – догонят, поколотят и вернут. А кто может решиться? Только тот, кто выстрадался, которому все равно – побьют его, накажут, вернут, он уже не может просто терпеть. Почему Господь не отнимает у нас сразу наши грехи? Чтобы мы выстрадались. У Адама с Евой этого не было. Они не выстрадали свою святость, она была дана им даром, без труда. А у святых отцов святость была уже приобретена потом, кровью, слезами. Когда блудный сын на чужбине дошел уже до того, что даже со свиньями готов был есть, это какая-то крайняя точка, а потом и эту пищу у него отобрали, тогда он сел и заплакал, говорит: «Господи, до чего я дошел? Пойду, вернусь хоть рабом к своему отцу, лишь бы вернуться». Он сильно исстрадался. Никуда бы он не двинулся, если бы не исстрадался.

Поэтому мы иногда не понимаем Бога, почему он попускает нам тяготу наших грехов, тяготу наших несовершенных отношений. Он попускает, чтобы мы исстрадались, чтобы мы просто это возненавидели. У меня был случай в жизни интересный. Мы были тогда еще неверующими. У моей супруги, матушки Натальи, умер дедушка. Я не знаю, почему Господь попустил, но он стал каждую ночь ко мне приходить. И вот мучает меня, гоняет. Я стал просыпаться от того, что кричу. Наталья говорит: «Что с тобой?» Я говорю: «Опять ночью это было». Так было какой-то период времени, и наступила крайняя точка – в очередной раз я опять сплю, он опять приходит и гонит меня с леденящим страхом и загоняет меня в тупик: справа – стена, слева – стена, впереди – стена, а сзади – он. И бежать некуда. И вот я оборачиваюсь, а он ко мне идет, страшный. Это, конечно, не он, а бесы. Все – тупик, некуда. И мне как будто какой-то голос говорит: «Ты не бойся, иди на него». А мне уже можно было это не говорить, мне все равно некуда идти. И вот, как заяц загнанный на волка кидается, уже ему бежать некуда, я в каком-то отчаянии повернулся к нему и побежал. И он шаг назад, два, назад, назад, все. И больше с той ночи ни разу не снился, вот просто ушло и все. Но мне нужно было исстрадаться, дойти до такой точки, и эта точка дала мне решимость не от моей мужественности, мужественности не было, был страх. А решимость появилась от безысходности, некуда больше, все. Я недавно кому-то из сестер говорил, она тоже переживала страх. Я говорил: «Поймите, этим силам дано нас только пугать. Им не дано Богом что-то нам сделать, только пугать. Поэтому потерпите в надежде на Бога, и все пройдет. Поэтому эти мысли – пусть они тебя утомят. Эти непослушные мысли, которым ты говоришь: «Стой, я тебе запрещаю!» Они даже не оборачиваются на тебя. Куда захотела, туда и пошла. Человек, который исстрадался, начинает искать средства бегства из плена.

У меня дедушка, отец о. Кирилла, попал в плен, в Германии, полтора года, оказывается, еще в плену был. А мы не знали, думали, он погиб под Смоленском, пропал без вести. И только несколько лет назад о. Кирилл нашел в архивах его личное дело из немецкого концлагеря, даже фотографию. В личном деле было написано, что он предпринял попытку бегства, его поймали, избили, изуродовали и перевели в штрафную роту в этом же концлагере, и уже там через полтора месяца он умер. Бежать в чужой стране? Это было на территории Германии, куда бежать? Там одни немцы, ни спросить не можешь, ни переодеться не можешь, даже если переодеть – он и на фотографии такой скелетик по виду, – куда бежать? Логически он, наверное, все это понимал, но он ушел на войну, а бабушка была беременна о. Кириллом. Он ушел на войну и даже не узнал до смерти, кто у него родился, мальчик или девочка. Он знал, что она беременна, что она осталась в России. Полтора года в немецком плену, он уже посчитал, что у него кто-то уже родился, что он молодой папа. И вот эта неимоверная тоска, желание вернуться любой ценой даже превозмогло страх, что его при бегстве или расстреляют, или изобьют до полусмерти, что и случилось. Вот это желание вернуться превозмогло все, и он побежал.

Господь попускает, чтобы мы замучились в этом плену греха. Может быть для некоторых людей, которые не знают Христа, это состояние греха притуплено. Им кажется, что все нормально. Но есть церковные люди, которые хоть в какой-то степени переживали благодать, для которых это не только страничка в жития святых, это их личный опыт – переживание этой святости, чистоты, света в контрасте с мраком греха. Те люди, которые это отчасти знают, они уже начинают тосковать по этому, страдать, томиться, им хочется это вернуть, им хочется убежать, даже с риском для жизни, с риском быть пойманными. Они тогда ничего не боятся. Тот, кто исстрадался, тот как заяц на волка скачет, загнанный, так и человек, который исстрадался от своих грехов, перестает бояться. У нас во дворе, когда я был маленьким, жил мальчик, у которого не было папы, а мама была алкоголичкой, и ребенок жил на улице. Он был небольшого росточка, его все обижали, били. А потом он вырастает, и из него выбили страх. В какой-то момент он встал и пошел на тех, кто выше его на голову, и сам стал всех бить. Это случай из моей жизни. Он не стал сильнее других, он стал смелее других. Он преодолел свой страх. Но чтобы преодолеть, – даже само слово «преодолеть» – как будто покорить какую-то вершину, – для этого нужно пострадать. Нужно потомиться, преодолеть в первую очередь самого себя.

Господь апостолам перед вознесением сказал такие слова: «Не печальтесь, я вернусь, сначала пошлю вам Святаго Духа, потом у нас будет встреча. И тогда вы меня ни о чем не спросите, потому что все будет очень понятно». Действительно, наверное, все понятно.

У нас столько вопросов… Мне кажется, у святых не было столько вопросов. Когда происходит встреча со Христом, ничего не хочется спрашивать, единственное, что хочется сказать, – это «прости», и все. В какой-то момент, когда эта встреча уже очевидная, тогда уже и «прости» не надо говорить, тогда вообще ничего не надо говорить. Один посмотрел на другого – и все понятно, и «прости» понятно, и «прощаю» понятно.

– Наверное, у каждого жизни было состояние, когда болит душа. Что делать, когда тебе очень плохо?

– Когда что-то болит – к доктору надо. Симеон Новый Богослов говорил такие слова: «Бывают люди, которые еще физиологически живы, а душа их уже в аду». Страшные вещи. Но это уже как бы крайняя ситуация. Почему у нас душа болит? Она болеет, страдает. И эта боль нам дана Богом, чтобы искать, во-первых, причину, во-вторых, средства к излечению. Если Бог не дал бы нам зубную боль, мы бы выкрошили свои зубы, грызли бы все подряд; если бы Бог не дал нам сердечную боль, физиологически, мы бы не поняли, что бежим, бежим, бежим, а сердце уже истощило все резервы, и оно начинает через эту боль кричать: «Стой, остановись, мне нужно отдохнуть, сейчас я лопну». Если бы у нас не было боли, оно бы лопнуло. Также и боль души нам дана как нерв, который говорит: «У тебя что-то болит, значит что-то не в порядке, ищи причину, а потом средства, чтобы это исправить». Причина – это неправильная жизнь. Бог нас и создал, чтобы мы действовали так, а мы наоборот делаем. Нужно вернуться к первообразу. А почему Бог дает длительную боль? Чтобы у нас чувство сохранности закоренилось. То, что легко обезбаливается, то очень невнимательно потом переживается. Если болит, первое – иди к духовнику, как к врачу, расскажи свои симптомы, он назначит лечение, исполняй.

– Сколько у духовника может быть духовный чад?

– Шестнадцать (шутка). Главное, чтобы они его не «доканали». Знаете, что самое тяжелое для духовников? Если они не чокнутые. Очень тяжело ответственность нести. Чтобы не сказать глупость, чтобы не сказать во вред, чтобы не просто повелевать, решать судьбы безответственно. Когда ты сам на Страшном суде, боишься ошибиться, влезть в чужую судьбу, сделать глупость. Это самое тяжелое. И в то же время просто отвернуться нельзя. Между этими двумя точками постоянно мучаешься. Некоторые люди думают, что у нас там, в кармане таблетки от всего, от всех вопросов. Если бы так было, было бы легко. Я бы все отдал. Вот эта ответственность очень тяжела, чтобы не ошибиться, глупость не сделать. Это как плохой врач навредит – человек потеряет здоровье, духовник навредит – человек может потерять жизнь вечную. И некоторые неправильно понимают, что какой бы священник что бы ни сказал – все от Духа Святого. Откуда же у нас тогда ереси, расколы, глупости всякие. Значит, все немножко сложнее.

– У меня сердце очень злое. И я умом понимаю, смиряюсь вроде умом, внешне, а сердце у меня просто вулкан.

– Не получится просто смиряться, не получится просто молчать. В какой-то момент оно будет у тебя взрываться. Этот вулкан будет кипеть, кипеть, доходить до критических фаз, потом будет выплескивать такую лаву, что только держись. Не получится. Если человек пытается найти сердце и держать там Иисуса Христа, его сердце становится мягким, нежным. У нас сейчас сердце внутри как камень, только бухает. Чтобы оно стало мягким, туда Христос должен придти. Я не знаю другого средства, кроме Иисусовой молитвы, кроме как направить ум в сердце и встретиться там со Христом. Может, есть другие средства, наверняка, но для себя я не нашел. Я пытался что-то делать, ничто мне не помогает. Только там, для меня лично, возможна встреча со Христом, и когда эта встреча там происходит – сердце может измениться. Все остальное у меня не получается. Хотя я искренне этого хочу, но другие средства мне не помогают. Говорят, исполни заповеди и тогда Бог с тобой будет. Но у меня не получается исполнять заповеди. Все время не получается. Я прихожу к тому, что и не получится. Это может сделать только Христос. Если будет в сердце – Он может это сделать. У меня не получится. Я плачу, психую, злюсь, пытаюсь начать заново – и ничего не получается. Опять все на круги своя. Поэтому я не знаю другие средства, как только понуждать себя к заповедям, исполнению заповедей и практиковать молитву, обязательно. Без молитвы я не верю, что что-то может получиться. Могут быть добрые намерения, желания, но на уровне намерений и желаний все это и остановится.

– Что значит соединить ум с сердцем? Просто у меня всегда такое впечатление, что я стучусь в сердце, бьюсь, бьюсь и без результата. Может, я не то делаю.

– Ты не бейся, ты кротко стой у сердца. Ты сейчас сказала: бьюсь, стучусь. Это говорит о том, что ты раздражаешься, раздражаешься на свой неуспех. Заводишься. Так туда не входят. Должно быть смирение, тишина. Научись сначала быть мягкой, в любой ситуации, хоть вниз головой в ад летишь – все равно сохрани надежду на Бога, что Он тебя спасет. Не заводись, не сердись, это очень важно. Знаешь, вот искать умом сердце – это как по проволоке идти. Нельзя по проволоке идти в спазме, человек должен быть гибким, как только ты спазмировалась, все – ты упадешь, гибкость должна сохраняться. Но еще я скажу, что для этого нужно иметь много, много, много практики. Это такие тонкие вещи, которые нужно прочувствовать. Ты видишь, что тебе помогает, видишь, что тебе мешает. Нужно оставаться мягким, несмотря ни на что. Но нужно очень много практики.

И еще я скажу важную вещь. Благодать не приходит тогда, когда ты спланировал ее приход. Нет, она придет тогда, когда решит. Придет иногда совершенно неожиданно, просто за твое терпение, смирение, может также потом уйти. Еще есть одно выражение, очень хорошее, евангельское: «Царство Божие не приходит внешним образом, приметным образом». Обычно бесы стараются прийти яркими впечатлениями, прельстить. Благодать настолько деликатна, что ты даже не видишь, как она пришла, просто потом видишь, что ты уже в ней. Сам ее приход бывает кротким, мягким.

22 июля 2018 года

Когда мы говорим о вопросах веры, мы говорим не теми понятиями, не теми категориями. Нам кажется, что можно обрести веру, услышав кого-то. Но это не вера, это сочувствие чужому опыту, или, можно так сказать, доверие чужому опыту. Вера – это не усилие, которое ты над собой делаешь, чтобы убедиться в том, что не входит в размеры твоей головы или твоего сердца, вера – это такое духовное состояние, молитвенное, при котором просто уходит неверие и наступает вера. Опять же мне очень сложно это объяснить, это каждому нужно просто пережить. Вера – это не логика, не умозаключение, не доверие к чужому опыту, вера – это состояние, как харизматическое осенение.

Настоящая вера – это состояние просвещения ума и сердца. Тогда человеку не нужно убеждать самого себя, ему не нужны логические доводы и объяснения, ему вообще все это не нужно, он просто стал верующим и все.

На Афоне произошла смешная ситуация: на Святую Гору приехал француз, какой-то очень образованный человек, атеист, его жизнь стала подходить к концу. И как любой человек, жизнь которого приближается к логическому завершению, он начал задумываться: «А для чего я живу, для чего я родился, для чего вообще профессорство у меня, если все кончается?» Он стал задумываться, искать, в том числе искать веру, которой у него не было. Весь его профессорский ум был выстроен в плоскости логики, но Бог не логичен, Бог сверхлогичен, и он никак не мог его найти, и поехал на Святую Гору Афон. Там обошел всех старцев, чтобы они его убедили в существовании Бога, показали веру, и никто из старцев не смог ему ничего доказать, вернее, – он не смог ничего услышать, говорить-то ему говорили, но он не способен был слышать. И вот он приходит в последний монастырь Дохиар, в котором находится икона «Скоропослушница», это полтора часа вдоль моря от нашего русского монастыря. В монастыре Дохиар до сих пор живет старец с детским разумом, полунаивный, полуюродивый такой, как ребенок, отец Харалампий, он еще остался от прежнего братства, старожитель, маленького росточка, грек, невзрачный, как ребенок. Первое мое знакомство с ним было, когда я пришел в Дохиар, а там реставрировали росписи, внутри храма стояли леса. Я захожу в этот храм и первый, кого я вижу, это был Харалампий. Он уже старческой походкой мне навстречу бежит и кричит по-гречески: «Смотри, осторожно, тут железная балка, можешь головой удариться», я нагнулся и прошел. Второй заходит, и он ко второму также бежит, страхует; и так всю службу бегал, всех предупреждал, кто заходит, кто выходит, и кончилось тем, что он под утро сам в эту балку бахнулся и упал навзничь. Это взрослый ребенок, он еще жив, отец Харалампий. Он не скажет никакого мудрого поучения, он не разбирается в сложном богословии, у него совершенно другая харизма.

И этот француз приходит в монастырь Дохиар, и ему попадается не старец, не богослов, а как раз этот ребенок с наивными детскими глазами и с возрастом под девяносто лет. И он говорит: «Что ты пришел?» – «Я ищу веры, я профессор, я знаю об авторитете Афона, хотел бы, чтобы вы меня убедили». В монастыре Дохиар есть возле храма колодец очень глубокий – когда-то в монастыре была проблема с водой, отцы молились, и Архангел Михаил показал им это место, и теперь у них есть вода из этого колодца, хорошая вода, вкусная. И отец Харалампий подводит его к этому колодцу и, как наивный человек, говорит: «Ну как ты не веришь в Бога, вот этот колодец нам дал Архангел Михаил, у нас не было воды, а теперь полный колодец». И этот профессор говорит: «Ну да, рассказывай мне, про Архангела Михаила, про колодец, вот он прямо вышел с лопатой и выкопал вам этот колодец». И вдруг этот скепсис, эта ирония профессора настолько разъярили Харалампия, он взял его за плечи, такой маленький, стал трясти и кричать: «Как ты смеешь не верить в Архангела, как ты смеешь не верить в Архангелов», зачерпнул воды и говорит ему: «На, пей!» Этот профессор выпил воды и стал верующим. Как он стал верующим? Это из области «Как я вчера этого не видел?», это харизматическое чудесное явление – был неверующим и стал верующим.

В сторону Бога в какой-то части можно идти, пользуясь разумом, но Бог видится не разумом, нужен более тонкий инструмент, и этот инструмент находится в сердце. Поэтому все православные творили молитву в сердце. Это традиция до сих пор остается на Святой Горе, когда внимание человека направлено в поисках Бога не вперед, а внутрь.

– В вашей книге, в одной из глав, монаха, который собирается выйти на борьбу с грехом, вы сравниваете с воином, который пытается противостоять целому войску. И вы пишете, что если этот воин противостанет целому войску, то эта армия просто сметет его, нужно бежать и потом лезть на дерево. Для меня это было, как выход в другое измерение, когда ты не просто бежишь по плоскости как муравей, а куда-то залезаешь. Эта армия муравьев промчится, а Господь тебя поднимет, образно говоря, как где-то в Псалтири сказано, что Господь – как крепкая башня. А вот сейчас вы говорите про какой-то другой уровень?

– Я вам сейчас искренне скажу, что когда я это писал, я не знал еще другого. В какой-то момент мне попался Симеон Новый Богослов, который говорил об этом, и помню, что я даже ему противоречил, я его не понимал. Да, просто бегание греха это благочестиво, но не безопасно. Поэтому святые все настраивались не на праведность, а на святость. Их не удовлетворяла праведность, потому что они понимали опытно – чем больше они пытались быть праведными, тем больше они ощущали свою несостоятельность. В каких-то грубых вещах, моментах у них это получалось, но понимаете, чем человек чище живет, тем он начинает тоньше видеть. И они начинали видеть свою червоточину в таких тонких вещах, в таких утонченных моментах, что они ужасались и плакали. Если их раньше удовлетворяло хотя бы не поссориться ни с кем, потом их стало ужасать даже мысль о ссоре, еще более тонкие вещи, даже не мысль, а сатана может действовать через тонкие впечатления. Чем человек начинает чище жить, практикует это, тем больше его начинает надрывать, оскорблять даже малейшая ошибка. Мы с вами очень легко соглашаемся на грех, очень легко идем на исповедь и говорим: «Что-то даже слез нет». Я, как духовник, часто бываю свидетелем, да и сам исповедуюсь, слишком быстро мы привыкаем к греху: «Ну все мы грешники… Но Бог и грешников любит». А у святых настолько утончается сердце, настолько они начинают чутко переживать, чувствовать, что и малейшее предательство Бога для них – это уже нож в сердце. Чем нравственнее человек, тем у него критерии поведения более возвышенные, согласитесь. Человек, который привык жить безнравственно, плохое сделает легко и даже не обратит внимания.

Святые приходят в такое состояние, когда для них даже не мысль, а просто движение сердца уже стыдно, соприкосновение рукой для них уже стыдно. Это то, на что мирские люди даже внимания не обращают.

Ветхозаветные фарисеи, саддукеи соблюдали больше нас, но не имели результата, потому что все это мы должны соблюдать, но не это главное. Христос – главное, Христос может все победить, но когда Он будет в тебе. Это называется обожение. Когда ты и Бог – одно. Это как природа Иисуса Христа, феноменальное чрезвычайное состояние, когда Бог соединился с человеком и стал Богочеловеком. Он не стал только Богом, Он не стал только человеком. Это догматическое понятие нашей Церкви. Он стал Богочеловеком, не слитно, не раздельно, две природы соединились в одно. Примерно, нечто подобное происходит со святыми, они не своими силами творят чудеса, не своим светом светятся, вот нимб – что это такое? Это свечение светом Божественным, Христовым.

Современный человек очень раним, очень нежное существо, и чтобы совершенно не ввергнуть его в бездну отчаяния, духовники стали говорить: «Ну, знаете, Бог милосерд, может быть, Он всех спасет, все спасутся». Но Евангелие говорит о другом, в Евангелии сам Христос говорит, что не все спасутся. И даже еще страшнее слова Он говорит, что мало спасутся.

– Вы говорите о любви. Каждый день мы стараемся жить с Богом, который не в книге или в фильме, а с настоящим, живым Богом, стараемся любить, Бог же любовь. Но вокруг очень много зла. И это зло просто сшибает, как с этим жить?

– Когда ты очень сильно полюбишь, не врагов даже, это уже очень слишком высоко, и даже не людей, а когда ты очень сильно полюбишь Христа, который каждый день за тебя висит на Кресте, и тогда для тебя это будет не просто сказка, что-то доброе и красивое, для тебя это станет реальностью, тогда ты будешь понимать, что каждый день… Вот на земле сколько литургий происходит? Вы знаете, что делает священник на проскомидии до литургии? Вы его не видите, священника, он на жертвеннике готовит жертву. И эта жертва – не ягненок, не телец, не голубь, эта жертва – сам Христос. Каждый день, в каждом храме снова режется Христос, закалается Христос, снова изливается Его кровь, смешанная с водой. Если мы верим, что Тело и Кровь Христовы, не как бы Тело и Кровь, а что они действительно в процессе литургии претворяются в Тело и Кровь, значит, и сама жертва – это не как бы жертва, а действительно жертва, которая происходит. Священник берет копье уже и говорит такие слова: «Един от воин копием ребра Его прободе», – и это движение делает. Если бы мы переживали, если бы понимали, но для нас все это как традиция, а если бы нам Господь вдруг открыл сердечные очи, мы подошли бы к причастию и пережили бы, поняли, что там не вино и хлеб, там Тело и Кровь Христовы. А как можно получить тело и кровь, не разодрав тело, не пролив кровь?

Если бы мы полюбили Христа, то каждый из нас сказал бы: «Господи, я не прошу у тебя никакого благополучия, разреши мне поддержать Твой Крест, который Ты несешь, разреши мне Тебе помочь». Это опять из той области, когда мы смотрим и не видим. А это происходит. И самое страшное – что это происходит с нами, с христианами, мы этого не видим, я уж не говорю о неверующих людях, не церковных. Мы, верующие люди, мы, священники, служащие литургию, мы этого не видим. Нас спроси, как в семинарии учили, мы скажем, а переживаем ли мы это, понимаем ли? Когда мы к чаше подходим, понимаем ли мы это? Если бы мы это во всей глубине пережили, для нас любое страдание, которое Он нам дает для чего-то, не было бы не только трагедией, оно бы было даже сознательно желаемым.

Нельзя жить вечно, и нельзя всем умереть, просто уснув. У Бога настолько все премудро, сложно, Он только Сам все это знает, что и кому нужно. Но если мы шкурой чувствуем, что это промысел Божий, который ты не изменишь, значит нужно просто его принять.

4 июля 2018 года