Автор: ivermon

Пимен Великий говорил ученику: «Имей всегда добрые мысли — и спасешься». Перефразируя эти слова, можно сказать так: «Имей всегда добрые мысли — и будешь счастлив». Что такое — спасешься? Это значит, будешь благополучен, спокоен, в мирном состоянии духа. В таком состоянии рая, при отсутствии конфликтов, человек бывает очень счастлив. И наоборот: имея один-единственный конфликт, он забывает все свое благополучие, все свои радости. Но Господь создал человека для радости, для наслаждения этой радостью. Человек потерял рай, не потому что Бог прогневался на него, а потому что человек стал способен терять эту радость и уходить к гневу, спору, противоречию, раздражению, и все это удручает его. До грехопадения человек был послушным, добрым, смиренным, не спорливым, но, получив греховный опыт, начал спорить с Богом. Бог, как любящий отец, смиренно, мягко ищет его: «Адам, Адам, где ты?» А тот слышит голос Отца и начинает ему противоречить, вступать в конфликт с Его заповедями, с Евой, и этот конфликт разрастается, как снежный ком.

Серьезный конфликт — это настоящий ад, который не дает нам спать ночью: мы мучаемся, ворочаемся с боку на бок на постели, потому что одна ссора может нарушить все наше благополучие. Человек привыкает ссориться с врагами, начинает действовать бессознательно, и это заставляет его конфликтовать — по привычке — не только с врагами, но и с самыми близкими, самыми дорогими людьми. Это очень плохая привычка, лишающая человека радости. Такой человек постоянно находится в раздоре с людьми, с обстоятельствами жизни, с промыслом Божьим: «Господи, я не хочу, как Ты. Я считаю, что нужно по-другому. Мне так, как Ты хочешь, неудобно. Я хотел бы немножко скорректировать Твой сценарий». Это состояние ширится и разрастается до того, что человек кричит Богу: «Я не просил Тебя меня создавать, чтобы я принял на себя все скорби этого мира, всю его драму. Зачем Ты меня создал?» Ему бы услышать мирный, мягкий, кроткий голос Бога: «Чадо, я создал тебя для радости. Моя мысль заключалась в том, чтобы ты был счастлив, черпал каждый день радость, чтобы она переполняла тебя. Весь этот мир создан для того, чтобы он тебя радовал, приносил тебе наслаждение. Но в том, что ты печален и удручен, твоя вина, ведь ты нарушил закон, данный Мною тебе. Ты поссорился не только со Мной, но и со всем миром. Ты в конфликте со всей природой. И она страдает от твоего греха».

Помните, мы в прошлое воскресенье служили молебен к началу нового церковного года? Там в молитве были такие слова: «Господи, мы видим с сожалением, что природа страждет из-за нас, из-за нашего грехопадения». Мы принесли вред не только самим себе, но и всему живому. Если раньше к святым людям большой медведь шел, как ласковый котенок, то от нас, не святых, грешных, зараженных злобой, звери прячутся и, чувствуя нашу агрессивность, сами становятся агрессивными. Потому что мы стали им врагами, стали врагами всей природе. А самое страшное, что, став природе врагами, мы никак не можем примириться и между собой, никак не можем выстроить отношения друг с другом. Эти противоречия доводят нас до злобы, до вражды и даже до убийств и войн.

Я двадцать два года посещаю тюрьмы и слышу о таких случаях, которые придумать невозможно. Сын в пьяном угаре убивает родную мать. Утром просыпается и сам не поймет, что он сделал. Отец убивает родного сына. Здесь уже не до заповеди о любви к врагам. Мы уже давно от нее отошли. Нам теперь нужна заповедь о любви к самым близким, родным и дорогим людям, ведь даже ее не можем исполнить. Какая там любовь к врагам, когда брат порой ненавидит брата, прихожанин ссорится с прихожанином! Насколько же высока и недосягаема стала для нас заповедь о любви к врагам! Бог уже может говорить такие грустные вещи: «Люби хотя бы свою родную мать, люби хотя бы своих детей. Христианин, люби хотя бы того, кто рядом с тобой стоит каждое воскресенье на службе». В связи с тем, что мы становимся все хуже и хуже, нам кажется, что мы не сможем исполнить это. Но у нас нет выхода, иначе мы постоянно будем в печали, в скорби.

Слава Тебе, Боже.

 

Протоиерей Сергий Баранов

9 сентября 2017 г.

Матушки, я благодарен вам за те записочки, которые вы мне сегодня прислали. Но самое драгоценное — это не слова утешения, не какие-то иные мудрые слова, которые что-то объясняют, а простое человеческое сочувствие. Это намного драгоценней любого мудрого слова — почувствовать, что мне очень плохо. Когда Христос был на земле, не все Его ученики были способны воспринять Его, когда Он был в страдании, в скорби, в тяготе, в унижении. Они просто этого не понимали. Они видели перед собой Того, Кто останавливал бурю на море, творил великие дела, и вдруг видят Его скорбящим до кровавого пота, униженным, обессиленным. Для некоторых из них это было немыслимо, они не могли этого осознать, потому что готовы были принять только Его величие и не понимали, что самое драгоценное в жизни — сочувствие. В жизни мы тоже порой видим человека, который якобы не спит, не ест, у которого бесконечные силы, который должен, обязан что-то делать, и совсем не готовы увидеть его обессиленным, скорбящим.

Очень дорого мудрое слово, но простое человеческое сочувствие, повторяю, гораздо драгоценнее. В этом дух, который проявился в нашем монастыре. Порой стоит перед тобой скорбящий человек, а ты его утешаешь, произносишь какие-то мудрые слова, но в какой-то момент замечаешь, что человек близок к обмороку. Тогда ты внезапно понимаешь, что нужны не слова, а сочувствие, и что слова порой даже кощунственны. Человека нужно просто поддержать, и в этом заключается человеколюбие. Спасибо вам большое за все…

 

Протоиерей Сергий Баранов

2 сентября 2017 г.

Я вам как-то уже говорил о Киево-Печерском патерике, а сегодня еще раз хочу напомнить. Киево-Печерский патерик сначала составлял Нестор-летописец, описывая жития киевских преподобных отцов. А когда он умер, его дело продолжил другой писатель. Исследователи обратили внимание на то, что есть разница в описании Нестора и того, кто писал после него. В той части патерика, которую писал Нестор, его больше захватывают и пленяют моменты любви между братьями, жертвенности, добрых отношений, переживаний друг за друга. Нестор в основном пишет о том, как они с любовью друг к другу относились. А в другой части патерика акцент делается уже на подвиги: как преподобные подвизались, кто сколько молился, кто занимался сухоядением. Обратите внимание: один и тот же материал — и два разных автора, два разных отношения. Вот стоит блюдо с яблоками, и каждый из нас возьмет с него свое яблоко.

Я бы хотел, я бы мечтал, чтобы мы умилялись до слез подвигам любви, добрых отношений, чтобы это для нас было идеалом, чтобы это нас пленяло. Аскетические подвиги должны быть, но они — не главное. По большому счету некоторые язычники могут гораздо более сугубый подвиг нести. Возьмите буддийских монахов или индийских йогов. Их аскеза доходит просто до каких-то фантастических высот. Но дело-то не в подвиге, а в результате, ради которого подвиг совершается. А если результат отрицательный, что тогда? Человек столько трудов, столько неимоверных усилий приложил, а ничего не приобрел. Отработал месяц, пришел за зарплатой, а ему ничего не заплатили. Или всю жизнь отслужил военным, а ему военную пенсию не назначили.

Мы должны, конечно, проявлять уважение к подвигам святых, их ревности, стойкости. Но в житиях святых имеются случаи, когда великие постники падали из-за того, что уделяли слишком много времени своему деланию и забывали о результате, ради которого они этим деланием занимались. Монашество предполагает суровый образ жизни, иначе результата не будет. Но чем более суровый образ жизни ведет подвижник, тем более нужно ему сердечное утешение. Это утешение, в первую очередь, подается от Бога. Если монах не стяжал благодать, он своими силами не выстоит. Эти утешения мы получаем еще и друг от друга. Игумен Дохиара старец Григорий как-то сказал: «Я бы сам ничего не смог, если бы не был в своей семье дохиарской». И семья может двояко влиять. Семья может довести до того, что все разбегутся из монастыря. А может так сплотиться в духе любви, что вся целиком в Царство Небесное войдет.

Как это сделать? Есть много духовных книг, но не всякую книгу дают новоначальному, потому что духовные книги читаются не умом, а Духом. Новоначальный не приобрел еще Духа, он живет логикой и может один и тот же текст неправильно понять. Иногда, даже после моих бесед вы выходите, и одна говорит: «Он сказал «а»», — а другая говорит: «Нет, он сказал «я»». Одно и то же слушали и по-разному поняли. Никогда не дадут новоначальному монаху или послушнику читать «Добротолюбие». Во-первых, он неправильно поймет те вещи, которые понимают только Духом, а во-вторых, еще и в обратную сторону истолкует. Однажды мне сказал один человек: «Как тяжело, когда не знаешь пути!» Я говорю: «Знаешь, бывает и хуже ситуация, когда ты знаешь путь, а он ведет не туда».

Чтобы выстроить правильные отношения между собой, займитесь исправлением себя и перестаньте заниматься исправлением ближнего. Будьте строги, беспощадны к самим себе и будьте до бесконечности снисходительны к ближнему своему. Тогда у вас все получится и все будет хорошо, будет хорошая атмосфера. Но почему-то эта перевернутость постоянно побеждает: вы очень недовольны ближним и очень снисходительны к себе. Поэтому у вас ничего не получается. Я буду уважать ваше внешнее монашество, очень строгое, сдержанное, когда у вас внутри будет так же, как и снаружи. Если внешне вы будете пытаться изображать из себя монахинь, особенно перед людьми, а внутри будете совершенно не соответствовать своему образу, тогда лучше быть юродивыми. Все внешнее должно быть, но мы должны принимать, ради чего мы все это делаем.

Я часто вспоминаю эссекский монастырь Софрония Сахарова. Софроний Сахаров порой поступал наперекор всем монашеским правилам. У него нарушение было уже в том, что женский и мужской монастыри стояли рядом. А почему он позволял такое? Потому что все собрались вокруг него и всем он нужен был каждый день. Он не мог быть или в мужском монастыре, или в женском. Он должен был быть каждый день с ними, и они все были его чада, и он был их старец. Женский монастырь и мужской через дорогу, и в течение дня монахи и монахини как-то пересекаются. Нет, они соблюдают правила целомудрия, не ходят друг к другу в кельи, не позволяют себе какой-то флирт, какие-то вольные обращения. Но это не мешает им быть каждый день в одной трапезе, на одной службе, на которой они или литургию служат, или Иисусову молитву читают. В среду и пятницу вместо литургии все читают по очереди Иисусову молитву. Может читать женщина, потом может читать мужчина. Если ты блудник, то ты и в пустыне найдешь, как блудить.

Я приехал туда, меня посадили в трапезе за священнический стол вместе с монахами-священниками. И меня очень умилило, что мне стали все подавать: кто салат, кто первое, кто хлебушка предложит. Такое братское, с любовью отношение. А еще больше меня умилило то, что они не мне только подают, а оказывается, они и друг к другу так же относятся за столом. Это не было их отношение к гостю. Это было их естественное каждодневное состояние. А утром после литургии у них на трапезе, если можно так сказать, «монашеский раскардаш» начинается: все разговаривают, общаются, сидя за столом. У них там постоянно паломники, потому что в Англии очень мало православия, и они все тянутся к этому месту. И это не тяготит монахов.

Если ты плохой монах, если ты не молишься, не ищи оправдания в том, что тебе кто-то мешает. Если ты хочешь молиться, ты всегда найдешь для этого время. Почему-то мы всегда находим возможность поболтать и очень редко находим возможность помолчать. В Эссексе на утренних трапезах не читаются жития святых, а все сидят и разговаривают. Для меня сначала это было непривычно. Конечно, это особенность европейского монастыря. Я не о том говорю, что это норма. Я хочу вам сказать, что эта «не норма» позволяет им держать молитву и иметь хороший результат. Оказывается, не правила дают в первую очередь результат, а искренность человека. И наоборот. Иногда где-то очень много правил, но так мало результата. А какой результат? Если плохо в монастыре, значит, результата нет.

Если сестрам в монастыре хорошо, как в семье, значит, есть результат. Не в такой семье, когда папа с мамой с вечера запили, а дети всю ночь гуляли. Пока родители пьяные с утра спят, дети залезли в холодильник и банку варенья съели. У них сыпь высыпала, «Скорую» вызвали. Это не любовь, это не семья. Семья — это где соблюдаются правила, но регулируется все это любовью. Дети слушаются родителей, потому что они их любят. Родители следят за детьми, потому что они их любят. Они неравнодушны. Они где-то даже на них могут прикрикнуть строго, но не от того, что дети доставляют дискомфорт родителям. А чтобы они услышали, потому что может быть опасность. У строгих родителей, сочетающих строгость с любовью, детям очень хорошо. И наоборот. Иногда бывают равнодушные родители, которые вообще детьми не занимаются. И дети бродят по улицам, потому что их домой не тянет, потому что им дома нехорошо.

— Батюшка, почему иногда уходят из монастыря?

— Я очень не люблю однозначность, очень не люблю черно-белого. На этот вопрос нельзя ответить однозначно. Каждый случай индивидуален. И каждый монастырь индивидуален. И судьба каждой сестры индивидуальна. Бывает, уходит сестра по своей вине. Бывает, уходит по вине монастыря. Иногда бывают, наверное, даже такие крайние случаи, когда нельзя не уйти. Но я могу однозначно сказать, что каждый будет отвечать за свое. Иногда человек уходит из монастыря, потому что он в него и не приходил. Он пришел в него ногами, но не вошел в него по духу и поэтому начинает ощущать дискомфорт. Этот дискомфорт усиливается, усиливается, усиливается и доходит до той точки, когда терпения больше нет. Это, конечно, страшно.

— Раньше не говорили об этом. А сейчас это беда монастырей. Очень много бедных монахов, которые уходят, приходят…

— Я еще одну причину сейчас назову, может быть то, с чего я начинал: это когда игумен начинает требовать от послушников монашества первых веков. И может быть, они даже его бы понесли, потому что благодать Христова всегда одна и та же. Но сам он не соответствуют тому уровню. Опять же, к себе относится со снисхождением, а к другим монахам — до миллиметра требует исполнения. И человек надрывается просто. В первую очередь, это, конечно, печаль духовника, игуменьи: печаль перед Богом, ответственность перед Богом, страх перед Богом, что кто-то ушел. Я говорю о монашествующих, о тех, которые в постриге. Для тех, которые не в постриге, это как бы естественный процесс: люди пришли примериться. Они же еще не дали обетов, не определились, даже живя в монастыре. Они могут жить в нем и год, и два, и десять лет, но если они не дают обетов монашеских, не приходят к постригу, значит, у них есть еще свобода. Другое дело, что даже если пожив в монастыре послушником, человек уйдет из него в мир, я думаю, у него не будет хорошей судьбы. Это будет всю жизнь его преследовать.

— Человек имеет право выбрать свой монастырь. Но для того чтобы выбрать, он должен увидеть его. Пришел человек в монастырь, а его по самым разным причинам быстро постригают. А потом выясняется, что это не его монастырь, и уже уйти нельзя. И примириться нельзя.

— Опять же все индивидуально. У нас тоже все быстро пострижены, но никто не собирается убегать. Я всегда говорю, что можно сменить монастырь, но как-нибудь найдите контакт с игуменьей, от которой уходите, возьмите у нее благословение. Да, ей тяжело вас отпускать: тут и ревность, и обида какая-то есть. Ищите средства через любовь, через уговор все-таки как-то ее убедить, что вы уходите не в мир. Но опять же, нужно очень хорошо все взвесить. Действительно ли это ситуация такая, или дело в вас самих? Когда человек духовно настроен, он почти везде может жить. Апостол Павел сказал: «Вы меня хоть в ад отправьте — лишь бы со Христом». Просто некоторые неправильно представляют себе монашество, думая, что это что-то вроде европейского лирического фильма. Герои сидят на газончике среди маленьких белых овечек, вышивают крестиком, поют Богу «Аллилуйя». Монашество — это подвиг, и только в этом подвиге обретается результат. А все остальное — это неискренность пред Богом. Он на Кресте, а мы говорим: «Дай нам все даром». Ну, хоть пальцем-то сам пошевели.

Если бы такая ситуация возникла у нас, я бы не стал скандалить. Если бы какая-то сестра подошла ко мне и сказала: «Простите, что-то в этом монастыре у меня не получается. Разрешите посмотреть другой. Может быть, мне там лучше будет». Зачем удерживать, когда она уже не твоя по сердцу? Ну, разреши ты ей. Да пусть она пойдет, посмотрит. Вдруг у нее действительно там что-то сложится. Ведь твоя цель не количество монахов. Твоя цель — спасение их душ. Другое дело — если она просится в мир. Конечно, я буду до конца ее уговаривать: «Ты что, обезумела? Там трагедия у тебя будет, вся жизнь наперекосяк пойдет». Но когда она просится посмотреть другой монастырь, другую общину, то мне кажется, нужно дать благословение, чтобы не было греха ухода без благословения. Пусть она попробует. Может быть, она через месяц вернется и скажет: «Мне тут так хорошо было!» А может быть, наоборот, она приедет через месяц и в ноги упадет: «Я благодарна вам за ваше благословение, я нашла свой монастырь». И, слава Богу, — пусть спасается!

Надо благословение. А без благословения все кувырком пойдет. И тот монах сказал, что у него началась другая жизнь. Даже чтобы уйти, нужно взять благословение. Это же нас касается, нашего счастья или несчастья. Нам же плохо от этого, это над нами ад жужжит. Очень опасно легкомысленно относиться к жизни. Это иногда стоит целой жизни, ведь она не вечна.

У нас тут в келье Семена с неделю жил Саша, молодой парень. Он пришел к нам потому, что у него случились такие-то катаклизмы. Он даже пытался уйти из жизни. Пришел к нам, говорил со мной. «Знаете, — сказал он, — со мной что-то происходит, как будто это уже не я, а какой-то другой человек. И меня несет куда-то». Он прожил несколько дней и уехал. Мне только что позвонили и сказали, что он закончил жизнь самоубийством. Его теперь нет. То есть он вроде бы к нам пришел, но уже был, наверное, за точкой невозврата. Он еще что-то пытался сделать, но его воля уже была не его волей. Его мысли были не его мыслями. Человек как сосуд, всегда чем-то наполнен, даже пустотой. В эту пустоту влетают мухи, грязь, пауки. Если этот сосуд не наполнен Богом, то он обязательно будет наполнен чем-то другим.

Но это с ним не сейчас случилось, это с ним случилось уже давно. А сейчас это просто свершившийся факт. Потому что он уже не принадлежал себе. Но это мирской человек. Раньше говорили, что за мирским человеком ходит один бес, а за монахом — десять. Действительно, у духовных людей другие искушения. А почему? А потому что мирских людей не надо искушать, они и так искушены и живут по сценарию дьявола. Их, наоборот, не надо трогать. Пусть он идет и идет. Не подходи к нему, а то он еще обратит внимание, что бес идет за ним и начнет об этом думать. А монах уже пошел в сторону Бога и бойко пошел, и клятву дал. И тут начинается война. Бойтесь этой войны, если вы окажетесь в какой-то момент без Бога.

Помните, я вам рассказывал, как я в тюрьме крестил. Заключенные стоят передо мной расписанные, как картинные галереи. У кого на теле Христос, у кого дьявол. Тут начались запретительные молитвы, в которых священник запрещает дьявола, а потом начался момент отречения от дьявола. Я им говорю поочередно: «Отрекаешься?» Они: «Отрекаюсь, отрекаюсь, отрекаюсь…» Говорю каждому: «Дунь и плюнь». Они дунули, плюнули, ко мне лицом поворачиваются. Я им говорю: «Ребята, а вы поняли, на кого вы сейчас плюнули?» — «На кого?» — «На самого сатану вы сейчас плюнули публично, и все видели. Вы не только отреклись от него, но еще и плюнули в его сторону. Вот он теперь вам отомстит». И вдруг эти рецидивисты, которые якобы ничего не боятся, затоптались на месте. Им вдруг стало неуютно, они испугались, а я говорю: «Не бойтесь, вы сейчас Христу присягаете. Неужели сатана сильнее Христа? Но, если Вы теперь будете не со Христом, сатана вам этот плевок ой как вспомнит». И это таинство крещения. А таинство монашества — это двойной плевок в сторону сатаны. И помните всегда, что он вас ненавидит. Если бы благодать вас не покрывала, он бы вас на мелкие кусочки разорвал и разметал бы по Вселенной. Помните, кто вас ненавидит и кому вы войну объявили.

Если вы не будете под покровом Христа, если Христос не будет вас защищать, сатана вас уничтожит. А как быть под покровом Христа? Это значит быть в Духе Христовом. Я не верю такому монаху, который говорит: «Я под покровом Христа. Я творю молитвы, аскезой занимаюсь», — если я не вижу в нем Христа. В его сердце нет Христа, поэтому я не верю в то, что он со Христом. Ты можешь хоть с утра до вечера говорить «Иисусе, Иисусе», но если ты качеством своей жизни не показываешь, что Иисус Христос вошел в твое сердце, значит, это либо ложь, либо какие-то фантазии. Если вы надеетесь на свои келейные молитвы или поклоны, или еще на что-то, а между собой грызетесь, то у вас нет Христа. Если вы не слушаетесь игуменьи, у вас нет Христа. Иногда какая-то сестра подходит и говорит: «Ах, у нас в монастыре не так аскетично. Надо бы как-то посерьезней». И мне хочется уже по голове ее стукнуть и сказать: «Да ты сама стань аскетичной. Когда тебе игуменья что-то говорит, ты тысячу раз ей в противовес отвечаешь или хмыкнешь скептически. Да ты сама подвизайся правильно — и все вокруг станет свято».

А мы видим какие-то внешние моменты: кто что сказал, кто как посмотрел, а сами легкомысленно относимся к послушанию, к отношениям между собой. Комара отцеживаем, а верблюда поглощаем. И если вы непослушанием своим, строптивостью, упрямством изгоните из себя Христа, туда непременно войдет кто-то другой. Там пусто не останется. И этот другой вас уничтожит, выгонит из монастыря, внушив вам, что там не спасительно, плохо, неуютно, там нет любви; иди в мир, там все люди добрые, хорошие. А когда ты уйдешь, то столкнешься в миру с тем, что тебя вообще раздавит, доведет до такого отчаяния, что ты пустишься во все тяжкие, а потом и жизнь свою плохо кончишь. Мы иногда забываем, что мы на войне и что здесь стреляют. Иногда все это похоже на такую картину: поле большое, идет бомбардировка, снаряды взрываются, люди в клочья разлетаются, кровь льется, летят куски мяса, а в центре этого поля кто-то раскладывает белую скатерть, накрывает стол, виноград кладет, вишни. Рядом с ним все это взрывается, а он ведет себя так, словно это его не касается. Сколько людей сатана так погубил, сколько губит!

Вот Саша покончил с собой 20 минут назад — куда сейчас его душа пошла? Ребеночек совсем был, наивный ребеночек. Представляете, как ему сейчас жутко? Но он уже сам не свой был, он уже в плену был. Представляете, какая жуть сейчас с ним происходит? В чьих он сейчас руках? Но мы должны были бы содрогнуться, если бы осознали до мозга костей, что это может и с нами случиться, с каждым, никто не застрахован от этого. Наступает такой момент, когда ты еще живой, но уже в плену, уже в аду, уже не управляешь своей судьбой, тебя тащат в ад. В этот самый момент тебя туда на веревке тащит бес. Мы часто живем очень легкомысленно. «Ну ладно, сегодня я взбрыкнула, не послушалась духовника, но, может, завтра начну слушаться». А, может, завтра у тебя уже не будет? И каждое твое непослушание отдает тебя в плен сатане, открывает ему двери. Дверь закрыта на запор надежный. Сатана вокруг ходит, а внутрь войти не может. Но как только ты изгоняешь из себя благодать — ты чуточку открываешь дверь, и в эту щелку сразу заскакивает сатана.

Начало премудрости — страх Господень. Нужно иметь страх. Не страх злого Бога, а страх погибнуть по своей вине. Не потому что Бог жесток, а страх погибнуть по своему нерадению. Бог не злой. Это неправда. Бог на Кресте за нас висит — как Он может быть злым? Мы легкомысленные, невнимательные, для нас все просто. Но каждый день что-то происходит. Или ты приближаешься к Богу, наполняешься Духом Святым, или ты удаляешься от Бога на шаг или на десять шагов, или на километр. Это как нарыв: когда количество гноя станет критическим, тогда фурункул прорвется.

— Что значит строгое отношение к самому себе?

— Нужна строгость в отношении к себе, а не в самобичевании до уныния, до смерти. Нужно давать себе оценку, что ты есть на самом деле. Когда кто-то друг на друга жалуется, хочется сказать: «А ты сам-то что?» Критерий такой строгости — строг ты к самому себе или нет. Если у тебя нет снисходительности к другому, значит, ты к себе не строг. Значит, ты себя очень сильно любишь, жалеешь, снисходителен к себе и строг к другому. Поверяй отношение к себе отношением к другому. Каждый руководитель, в том числе и церковный, должен следить за порядком. Но он должен делать это без жестокости, чтобы не было хуже. Руководитель не наслаждается своим положением главного. А если ты не начальник, с какой стати ты говоришь сестре о чем-то? Кто тебе дал благословение делать ей замечания? Да сейчас подойдет старший и тебе при ней тоже сделает замечание, и тебе будет неловко. Нам никто не давал благословения делать замечания прихожанам или учить их чему-то. Чему мы можем научить, когда мы сами только учимся, когда сами без году неделя-то монахи? Священник или духовник имеет обязанность говорить. То есть должен говорить тот, кто имеет благословение. Игуменья имеет такое благословение, благочинный имеет такое благословение.

Когда определяют работу группе монахинь, то одну из них назначают старшей. Значит, она имеет благословение руководить работами. А младшие не имеют благословения говорить: «А может быть, мы лучше так сделаем?» А кто вас спрашивает? Иногда Господь попускает ощутить, что такое нападки сатаны. Он пропускает это, но Сам все-таки рядом стоит. В самый критический момент Он вмешается, чтобы ты содрогнулся и понял, как Он тебе нужен. И очень страшно, когда кто-то попадает в эту зависимость, не имея рядом Духа Христова.

Я вам уже много раз рассказывал, как я на Горе служил молодым священником. Из Гая в пятницу вечером приезжал на субботу-воскресенье и жил один в домике. Однажды сплю, и мне снится сон, что я умер. Сон настолько отчетливый, реальный — буквально до запаха и вкуса. Такое состояние, когда душа вышла из тела. И вдруг я ощутил такой дискомфорт, такую тревогу, такую опасность, такой страх — от неестественности своего нового состояния. Душа привыкла быть в теле, и вдруг она не может обратно в него войти и не знает, куда ей теперь идти и что делать. Я помню этот ужас, который я переживал. Вообще, человек всегда боится того, что он не понимает. Наверное, того, что не понимает, он еще больше боится, чем даже откровенное зло. Я помню, мне было во сне так жутко, так страшно, и вдруг подходит ко мне отец Серафим. Он тогда был мой духовник. Протягивает мне какую-то маленькую книжечку и говорит: «Читай, отец Сергий, тебе легче будет». Я у него из рук эту книжку беру, а она у меня вылетает, потому что меня просто трясет всего. И знаете, от чего я проснулся? От того, что диван скакал подо мной. Буквально. Меня так трясло, что он стучал.

Некоторые люди говорят: «Да ладно, придет время — умру, как все». А ты когда-нибудь умирал, чтобы так легко говорить? Ты знаешь, что там, куда ты пойдешь, что с тобой будет? Почему ты уверен, что пойдешь к Богу? А вдруг ты пойдешь к бесу?..

 

Протоиерей Сергий Баранов

20 августа 2017 г.

Чем ближе человек к Богу, тем строже он относится к себе и тем снисходительнее — к другим. Стало быть, он верно идет по духовному пути. И наоборот. Я часто встречал подвижников, которые подвизаются, исполняя закон до буквы, но с ними так бывает некомфортно, что хочется плакать и даже просто убежать от них. К сожалению, такой человек очень зорко, до малейших подробностей, видит, что неправильно у других, и совершенно перестает видеть самого себя, становится очень противоречивым, спорливым, не добрым.

Этим болели евангельские фарисеи. Они все свои силы прилагали к тому, чтобы до мелочей соблюдать духовный закон. Но это почему-то делало их качественно все хуже и хуже. Пост они усугубляли, молитву удлиняли, милостыню подавали. Но с ними было плохо, потому что качественно они получились какими-то недобрыми. А все потому, что они были слепы по отношению к себе: очень зорко видели грехопадение брата своего, мытаря, и совсем не видели своего греховного поражения. Фарисею кажется, что он велик, потому что соблюдает все предписания. Но лучше было бы, если бы он что-нибудь не сделал, но не стал бы таким надменным и гордым, что даже на молитве говорил безумные вещи: «Благодарю Тебя, Господи, за то, что я такой добродетельный». Это было поражение ума, поражение души. Когда критикуют его, он говорит: «Вы должны из любви меня потерпеть — я же несовершенный, я еще только учусь». Но буквально через пять минут может напасть с критикой на другого. Помните, как в евангельской притче о должниках? Должника отдавали в рабство. Он плакал, просил отсрочки — и Господь отпустил ему все его долги. Он вышел из тюрьмы и, в свою очередь, встретил должника, который был ему должен в десять раз меньше. Должник молил его о пощаде, но тот, кого пощадили, оказался неумолим.

Этим сейчас болеет либеральное западное общество. Они там говорят: «Мы должны любить каждого со всеми его изъянами и недостатками. Не трогайте сатанистов, прелюбодеев, развратников — они же люди». Но едва порядочный человек попытается им прекословить, они на него кидаются всем скопом. Куда девается вся их любовь! Все это лицемерие: попробуй их тронь — они тебя сожрут. Весь современный западный мир — это прямая противоположность христианства. К сожалению, здесь ничего нового нет: фарисеи были и две тысячи лет назад, есть они и сейчас.

Иногда мы ставим себе в духовной жизни некий идеал, к которому стремимся. Но, в первую очередь, рассматриваем с точки зрения идеала не самих себя, а окружающих и начинаем их осуждать. Я матушке Ксении ни разу не говорил, чтобы в нашем монастыре все было на 100%. Стремление любой ценой достичь этих процентов нарушает наши отношения между собой. И тогда мы можем поссориться из-за того, что кастрюли не на месте или грядка не так или не вовремя вскопана. Это всё важно, но не первостепенно. Первостепенны наши отношения между собой. Когда второстепенное становится на место первостепенного, тогда начинается беда.

Сейчас в церкви есть такие ревнители, которые знают апостольские послания, апостольские правила, церковные каноны, решения каких-то соборов и требуют не отступать от них ни на йоту. А я бы этим ревнителям сказал: «Вы, вероятно, очень хотите жить по правилам Василия Великого, по которым на двадцать, а то и на двадцать пять лет отлучали от причастия: например, женщину, сделавшую аборт, или совершившую грех прелюбодеяния. Но, если вы так ревнуете, — давайте начнем с вас!» Иногда на собраниях священники тоже начинают настаивать на букве закона. Прихожане должны то, прихожане должны это, а священники переживают, что они ничего не выполняют. Я им порой говорю: «Отцы, вообще-то, если посмотреть на те древние правила, на которые вы ссылаетесь, нас всех нужно гнать из алтаря. Мы с вами даже служить не имеем права. А мы служим — без страха Божия, без благоговения — возле престола и рассуждаем, как надо наказывать прихожан». Наверное, нужно иметь какое-то снисхождение. Если бы в церкви не было снисхождения, храмы были бы пусты, а нас всех отлучили бы от причастия лет на сорок пять. Снисхождение иногда бывает выше буквы закона. И тогда человек начинает слушаться не из страха наказания, а из-за того, что непослушанием он огорчает священника; что из-за него у кого-то болит сердце или голова; что кто-то печалится, плачет; вот из-за чего не нужно делать плохо, а не из-за того, что тебя накажут или наложат епитимью.

Есть еще один важный момент. Не ставьте высокие планки духовнику, игуменье, благочинному, священнику. Ставя им высокие планки, вы заранее предполагаете, что человек не выполнит ваших идеальных требований. Вы должны понимать, что у вас будет конфликт со священником, потому что он вас разочарует. Иногда люди чуть ли не в обморок падают перед батюшкой: он для них либо Амвросий Оптинский, либо Иоанн Кронштадтский. А если он не потянул… У меня была анекдотическая ситуация в храме на Васнецова. Ко мне одна прихожанка подбегает и говорит: «Отец Сергий, представляете, я к отцу N три года ходила, а он оказался непрозорливым». Но тут не отец N виноват. Виновата эта женщина, которая хотела от него слишком многого. Ну и, конечно, разочаровалась. Мы ставим завышенные планки, хотим, чтобы священник был как Василий Великий, никак не меньше. Но сейчас таких нет, да и во времена Василия Великого таких были единицы. Послушание возможно не только святому, послушание возможно и не святому. И можно выстроить с ним отношения, и через это самому стать святым. Ефрем Катунакский имел духовником не святого старца. Иосиф Исихаст сказал ему: «Терпи до конца. Он умрет — ты станешь святым». Так и случилось. В таинстве послушания важно твое отношение к духовному отцу, и ты через послушание обыкновенному, не святому старцу можешь стать святым. И наоборот, если вы ставите цель найти идеального духовника, вы заранее свое послушание хороните. Не будет такого, это фантазии. Не он должен соответствовать вам, а вы должны соответствовать ему. Иначе вы постоянно будете разочарованы им, находиться в конфликте с ним. Из-за этого у вас не будет молитвы.

У нас поначалу была идея — не брать никого из других монастырей. Почему? Чтобы человек не сравнивал: там так, здесь этак. Не бывает одинаковых монастырей. Не бывает одинаковых духовников. У каждого свой почерк, хотя цель у нас у всех одна. У меня есть своя особенность: я не монах. Но вы выбирали меня, когда постригались. Порой у девушек бывает: влюбляется, через неделю — в загс, через две недели — развод. Как это? Разлюбила. Но ты же еще и повенчалась с ним. Ты не только в загсе «люблю» говорила, но и пошла в церковь и перед Богом сказала, что будешь жить с мужем всю жизнь. Это не просто «я разлюбила», ты клятву дала, а если так — живи с мужем, иначе будешь клятвопреступницей. Так же и в духовной жизни. Не только нельзя изменять отношения, но даже оценивать их, тем более осуждать. Это грех. Будете, как воду в решете носить: вроде бы трудились, вроде бы и устали, и мокрые все, и разрумянились — а воды не наносили.

Вот вы читаете книжки о монахах, о монашеских уставах, о том, что монахам нельзя улыбаться, нельзя поднимать глаза. Примените это к себе, а других не осуждайте. Очень плохо, когда внешнее заслоняет внутреннее, когда послушник корчит из себя схимника. В душе он все равно младенец и выглядит очень глупо. Наш критерий — сдержанность. Не надо и слишком бесшабашно себя вести, но и не надо быть слишком серьезным. Когда вы пытаетесь быть слишком серьезными, мне хочется юродствовать перед вами. Людям плохо, когда мы такие. Немногословие — это красиво, а когда монахи много треплются, то — наоборот. Лучше больше слушать, меньше говорить. Я вас прошу, пожалуйста, улыбайтесь, — это не грех. Улыбнуться людям не грех, доброе слово сказать не грех. Отягощать его своим разговором — вот грех. Монахине учить кого-то — вот грех. Поэтому не учите никого. А когда учите, хочется спросить: «А кто вас спрашивает? Вы бы лучше делом пример показали, а не языком».

Монахиня должна жить тихо, скромно, со всеми обходиться по-доброму, не болтать по любому поводу и не торчать в иконной лавке во время службы. Болтовня — это грех. А если вас спросили — отвечайте вежливо и кратко. И еще, сестры, мне очень тяжело бывает говорить, когда вы мне отвечаете: «Ты сам такой». Конечно, я такой, я это и сам знаю. Но если я замолчу, кто вам будет говорить? Старайтесь, как монахини, никого ни напрячь, ни обидеть: ни нравоучением, ни ворчанием. Неважно, что и сколько вы знаете. Если людям от вас плохо, все, что вы знаете, можно выбросить в мусорную корзину. Самое главное, чтобы нам меж собой было хорошо, чтобы мы друг друга не обижали нравоучениями, подсказками, осуждениями. К евангелистам пойдите — они вам Евангелие наизусть прочитают, так что вы за ними не угонитесь. Но дело не в том, кто что знает. Дело в том, кто как живет. Нужно жить по-доброму, ну, и молитву держать. Когда молитву потеряете, вот будет у вас конфликт: не только молитву потеряете, сон потеряете, мир потеряете… Господи Иисусе Христе, помилуй мя…

 

Протоиерей Сергий Баранов

15 августа 2017 г.

Я, наверное, могу уже вам сказать, чтобы вы помолились за афонского отца N, который у нас был. Пока он был в отъезде, против него один монах устроил серьезную интригу, и отца N изгнали из кельи, в которой он прожил десять лет. Он ее сам восстановил, я ее расписывал. Это была такая красота, столько трудов было положено на эту келью. И жил он хорошо, вечно в трудах, со всеми вежливо обходился. Но даже на святом месте человек порой поддается искушению. Бойтесь поддаваться искушению — зависти, ревности, осуждению. Начнете осуждать на спичечную головку, а потом бес в вас такое осуждение вырастит, что вы возненавидите осуждаемого человека. А ведь если разобраться, успокоиться и спросить себя: а что случилось-то? Почему я осуждаю? Осуждающий и сам этого не поймет. Если поддаться искушению, бес может довести до убийства даже монахов.

На святом месте, на Афоне, монах десять лет прожил в пустыне, восстановил келью как своими трудами, так и с помощью других людей, а у другого монаха что-то в сердце завелось, он это не поборол в себе, а стал растить, и дошло до того, что он написал на отца N какой-то донос, какие-то кляузы. А там не разобрались, поверили этому монаху, долго живущему на Афоне, и изгнали отца N.

Я сам видел, сколько трудов положил он на то, чтобы восстановить келью. Чтобы туда мешок цемента доставить, его необходимо было через пропасть на тросе перетаскивать. И все прочее точно так же. Помолитесь за отца N. Бог дает искушение и смотрит, как человек его преодолеет. Поэтому помолимся, чтобы мудрое преодоление этого искушения не только не привело отца N в отчаяние, но и принесло ему большую духовную пользу. Ту пользу, которую можно получить в искушениях, нельзя получить ни в чем другом. Многие ордена дают только за боевые заслуги, в мирное время таких наград не получить. Чтобы стать полным Георгиевским кавалером, надо рисковать жизнью, но зато Георгиевские кресты и высоко ценятся.

Отец N — монах, для него это не катастрофа. Строил в одном месте — выгнали, возьмет рясу с рюкзаком и пойдет в другое место. Господь его где-нибудь устроит. Искушения должны прийти, но горе тому, через кого приходят искушения. Когда мы сами кого-то искушаем, то сами себя порой оправдываем тем, что искушения должны прийти. Но если ты стал средством для этих искушений, то уподобляешься бесам, которые тоже искушают нас. И в борьбе с ними мы тоже свои ордена получаем, но бесы-то остаются бесами.

Иногда некоторые православные позволяют себе сказать: «Ты должен меня терпеть, я тебя смиряю». Кто тебе поручил кого-то смирять? Самого смирителя кто-нибудь в этот момент смирил бы. Если кто-то таких смирителей начинает смирять, они первыми начинают визжать. Или говорят: «Я тебя обличаю». Ну и дурак, что обличаешь. Имеешь ли ты полномочия обличать? Ты что, духовник того, кого обличаешь?

 

Протоиерей Сергий Баранов

Август, 2017 г.

Когда-то пришел к Антонию Великому Павел Препростый, чтобы стать монахом. Антоний выходит из кельи, видит — он сидит. Антоний говорит: «У тебя ничего не получится, ты старый, иди домой». На следующий день выходит из кельи — снова Павел сидит. Почему его Антоний пытался отговорить? Он полагал, что на склоне жизни человеку трудно начинать подвизаться. Так и мы порой ссылаемся на то, что не можем изменить себя, прожив 50, 60, 70 лет. Так, видимо, и Антоний думал. Как изменить человека, всю жизнь прожившего в других условиях? А Павел Препростый все не уходит и не уходит. Говорит: «Умру — а не уйду». И когда Антоний увидел его ревность и то, что он готов даже умереть ради Христа, тогда построил Павлу недалеко от себя келью. По тогдашней традиции пустынники селились друг от друга на расстоянии брошенного камня. Антоний дал Павлу четки, наставления, определил рукоделие, и Препростый, простой старик, духовно неграмотный, но имевший искреннее желание обрести Царство Небесное, в короткий срок наследовал благодать Божью.

Это пример для нас. Нужно обрести не только веру в Бога, но и веру в самих себя. Почему Павел смог, а мы не можем? Нужно поверить, что и мы с помощью Божьей даже святыми можем стать. Так вот этот Препростый довольно скоро достигает такой святости, что, когда к Антонию Великому привели бесноватую девушку для исцеления, тот сказал: «Я этого не смогу. Это только мой ученик Павел Препростый может. Идите к нему». Те приходят к нему, просят: «Исцели». А тот отвечает: «Да вы что? Там же Антоний!» Ему говорят: «Антоний сказал, что только ты можешь исцелить». Павел мгновенно встает на колени и говорит: «Молитвами моего отца Антония, Господи, выгони беса!» Бес так и вылетел из девушки, не в силах выдержать такого смирения святых отцов.

Или взять историю из древнего Патерика. У одного человека тоже была бесноватая дочь, и никак он не мог ее исцелить. Тогда ему сказали, что по субботам из египетской пустыни приходят монахи продавать свои корзины и прочее рукоделие. Они, дескать, и могут вылечить твою дочь. Человек приходит с дочерью на рынок в субботу, видит монахов, ведет к ним свою дочь. Та, почувствовав святость, исходящую от монахов, взбесновалась и дала пощечину одному из них. Тот упал перед ней на колени и попросил прощения. Бес тут же вышел из нее не в силах вынести подобного смирения.

Почему мы всегда находимся в мечтах о Христе, в мечтах о молитве, о подвиге? Когда-то надо переходить от мечты к делу, хотя бы постепенно. Иначе можно всю жизнь промечтать и не обрести молитву. А мы тратим время, ушли из мира, лишились каких-то мирских радостей. Человек создан Богом для радости, радость — смысл нашего существования. И если монах не переживает духовной радости, он начинает в своей душе искать другую радость. Он начинает испытывать интерес к мирским радостям, от которых ушел. Он начинает или переедать, или тешиться тщеславием, или тайно заниматься винопитием, а то и блудить — поначалу в уме, а потом и на деле. Если монах не получает радости от Бога, не занимается молитвой, то он начинает искать радости вне молитвы и вне Бога.

Молитва — это ведь не только произнесение определенных слов. Молитва — это и смирение, и молчание, и непротиворечивость. Иные монахи занимаются молитвой, а радости от этого не получают. Они всего лишь произносят молитву, пустословят, и у них внутри ничего не происходит. Можно читать Псалтирь целый день, а потом сходить в публичный дом. Только мечтатели, не проходившие послушания, говорят, что они обрели молитву. Это фантазеры. Они либо сами себя обманывают, либо других пытаются обмануть. Фундамент молитвы — долготерпение, смирение, которое дает духовное искусство. Искусные впоследствии получают молитву. К чему читать молитву, если мы внутри этого не хотим?

В древности приходил к живописцу ученик. Его брали, но с условием: кисти мыть, краски растирать, лак варить. «А рисовать когда?» — спрашивает ученик. «А это когда я скажу», — отвечал мастер. И те, кто действительно хотели перенять живописное искусство, готовы были не только кисти, но и отхожие места мыть, лишь бы их не прогнал тот, кто владеет этим искусством. И тогда выходит, что и кисти мыть — это уже в какой-то мере художество. Ученики мыли кисти, были на побегушках, а сами между тем зорко наблюдали за процессом.

А без молитвы не будет радости, и Бог будет находиться где-то далеко-далеко. С таким Богом очень трудно жить: ты вроде бы и веришь в Него, и вместе с тем не веришь — слишком уж Он далеко. А чтобы Бог был в сердце, ради этого нужно исполнять весь комплекс предписаний.

 

Протоиерей Сергий Баранов

1 августа 2017 г.

Сердце так не болит, как болит задетое тщеславие. Если в вас появится мудрость, и вы обнаружите в себе искру смирения, эффект будет такой, словно в темной комнате включили свет. И крайняя скорбь перейдет в хорошую тихую радость. Когда я еще был дьяконом, у нас был духовник схиархимандрит, а мой друг-священник был у него любимым учеником, тогда как я был у духовника на вторых ролях. Приехали мы как-то раз к нему. Мой друг вошел к нему в келью, а я пошел в соседнюю комнату навестить больную монахиню. И произошло так, что они не закрыли дверь, и я случайно стал свидетелем их разговора обо мне. Мой друг сказал, что в храм нужен второй священник, и он рекомендует рукоположить меня. А духовник ответил: «Да ты что! Он же сумасшедший, шизофреник». Можете себе представить, как это больно ударило по моему сердцу — услышать такое от людей, которым я очень доверял. И мне стало страшно. Я подумал: «Господи, оказывается, вот я какой…»

Мне стало неловко, что я все это услышал. Я вошел к ним и попросил у них прощения за это. Они тоже смутились. Я вышел на крыльцо, и вдруг Бог мне послал такую мысль: Бог ведь и шизофреников любит. Обида и расстройство мгновенно улетучились, и словно солнце вспыхнуло в душе. С тех пор, когда меня сильно одолевает гордость, — а ведь постоянно возникают какие-то обиды, — я всегда стараюсь проявить смирение. Сколько бы я ни оправдывался перед самим собой, мне от этого становится только хуже. Я нахожу какие-то доводы насчет того, что я, может быть, не виноват, может быть, Бог мне ниспослал эту ситуацию для моего же усовершенствования, — ничего не помогает. Но стоит только смириться и сказать себе: пусть будет так, ведь Бог все равно меня любит, — и обида проходит.

Когда я однажды служил литургию в деревянном храме на Васнецова, вдруг остановилась молитва. Нет ее — и все тут. Я стою перед престолом — ни молитвы нет, ни Бога в этом алтаре нет, словно я погрузился в космическую тьму. Священнику так служить литургию невозможно. И тут я вспоминаю, чему нас учили в семинарии: Бог — Существо совершенное и, как совершенное Существо, Он не может изменяться, Он всегда совершенен, Он всегда любовь. И что бы сейчас со мной ни происходило, Бог всегда меня одинаково любит. И тут же у меня все и включилось. И молитва пошла, и литургия пошла своим чередом. И я вышел из алтаря с таким лицом, что про меня сказали: он, наверное, там Бога увидел, в алтаре.

Никогда никого не осуждайте, даже самоубийц. Не дай Бог вам впасть в крайнюю степень отчаяния. Тем более, если вы неверующий человек, и у вас нет понятия ни о молитве, ни о благодати. Но на этой крайней точке отчаяния к нам ближе всего Бог. Может быть, это возникает из-за контраста между крайней степенью отчаяния и негаданным-нежданным утешением Бога. Мы с вами сейчас переживаем период младенчества нашего монастыря. Вы находитесь под покровом нашего Устава, многие вещи беру на себя я, что-то берет на себя матушка, и нам кажется, что мы уже приобрели нечто. На самом же деле вы сейчас, как тепличные растения: если пересадить их в открытый грунт — они в ту же ночь померзнут, или дневное солнце их сожжет. Просто бегать от греха или быть прикрытым от греха какими-то условиями, — это всего лишь относительная безопасность. Но это не совершенство. Когда мы убегаем от греха, мы рискуем быть пойманными грехом. Небольшое нерадение, небольшая расслабленность — и он тебя догонит и сожрет. Однако вы и должны сейчас пребывать в этом состоянии младенчества и просто бегать от греха.

Но совершенно убежать от греха можно, только сразившись с ним и победив его. Только ни в коем случае это нельзя делать самим по себе. В какое-то время Бог даст вам такое искушение, что вы только ахнете. Вы-то думали, что прожили довольно долго в монастыре, и что все у вас уже успокоилось, и вдруг нечто вспыхивает с такой силой, что вы можете прийти в растерянность и даже в отчаяние. Бог дает такое искушение тем, от кого ждет большего, тем, кто способен на это большее. Об этом очень много писал Софроний Сахаров. Он описывал это состояние так: стоишь буквально на пороге ада — но не отчаиваешься. И практически уже летишь в бездну ада — но все равно не отчаиваешься. И тогда приходит Бог. Если вам Бог даст это искушение, вспомните мои слова и не отчаивайтесь. Не теряйте веру в то, что Господь придет в самую последнюю минуту. Не нужно бояться таких ситуаций, но и не нужно самим на себя это брать. И до самого конца оставайтесь смиренными. А для людей, которые не знают Христа, эта точка может стать точкой невозврата.

В одном стихотворении светского, не церковного человека есть очень хорошая мысль: из отчаяния можно выйти только смирением. Не мудростью, не искусством, не терпением, но только смирением, которое смотрит только на Бога. Но чтобы мы могли обрести это крайнее смирение, Господь попускает нам крайнее искушение. Не когда мы начинаем грешить и говорить, что это необходимо для того, чтобы познать свою греховность. Это опасные игры. Нет, вы ничего не планировали, а Бог попустил вам ситуацию, которая вас практически уничтожила. Уничтожила все ваши представления о том, что вы хороший человек, что вы — молитвенник, что у вас есть мужество, вдохновение, терпение. Но после великой скорби вам откроется такая радость, которую вы не обрели бы в комфортной молитве, в комфортных условиях, в хороших отношениях с сестрами. Все это, конечно, можно обрести в какой-то мере и таким образом. Но сугубую благодать можно получить только после искушений, если мы смиримся.

Я часто привожу слова Пимена Великого, который сказал ученику: «Имей всегда добрые мысли — и спасешься». Старайтесь видеть добро и не замечать зла. Видение зла не спасает. Спасает видение добра, потому что оно размягчает каменные сердца. Добро растапливает и ледяные сердца, которые становятся мягче воска. А зло еще больше отягощает злое сердце. Порфирий Кавсокаливит на что бы ни посмотрел, во всем видел только доброе. Я вам читал стихи Роберта Рождественского. В предисловии к книге сказано, что он был безбожником. А я читаю поздние стихи Рождественского и думаю: врет предисловие. Слишком много в стихах размышлений о вечности, о смысле жизни, слишком часто встречается слово «Господь». Я двадцать два года посещаю тюрьмы, и если бы смотрел только на плохое, то сошел бы с ума. Но даже в тюрьмах находится что-то хорошее. Даже в пожизненной тюрьме, где сидят настоящие упыри, все равно можно найти хорошее.

Я вам рассказывал об отце и сыне, которые там сидят. Я разговариваю с отцом, и вдруг он меня обнимает через клетку, целует и говорит на ухо: «Если бы ты только знал, батюшка, как близок здесь Бог!» Казалось бы, к кому близок? К этим убийцам? А Богу все равно, кто перед Ним. Он нелицеприятен. Все наши нарушенные отношения с Богом нарушены с нашей стороны. Для Бога же ничего не меняется, Он — всегда любовь. Даже в ад не Бог отправляет, а мы сами туда летим. Что такое ад? Это отсутствие Бога. Где Бога нет, там ад. То есть там нет общения с Богом, потому что Он пронизывает Собой даже ад. Но когда ты теряешь Бога, для тебя наступает сущий ад.

 

Протоиерей Сергий Баранов

30 июля 2017 г.