Когда мы говорим о вопросах веры, мы говорим не теми понятиями, не теми категориями. Нам кажется, что можно обрести веру, услышав кого-то. Но это не вера, это сочувствие чужому опыту, или, можно так сказать, доверие чужому опыту. Вера – это не усилие, которое ты над собой делаешь, чтобы убедиться в том, что не входит в размеры твоей головы или твоего сердца, вера – это такое духовное состояние, молитвенное, при котором просто уходит неверие и наступает вера. Опять же мне очень сложно это объяснить, это каждому нужно просто пережить. Вера – это не логика, не умозаключение, не доверие к чужому опыту, вера – это состояние, как харизматическое осенение.
Настоящая вера – это состояние просвещения ума и сердца. Тогда человеку не нужно убеждать самого себя, ему не нужны логические доводы и объяснения, ему вообще все это не нужно, он просто стал верующим и все.
На Афоне произошла смешная ситуация: на Святую Гору приехал француз, какой-то очень образованный человек, атеист, его жизнь стала подходить к концу. И как любой человек, жизнь которого приближается к логическому завершению, он начал задумываться: «А для чего я живу, для чего я родился, для чего вообще профессорство у меня, если все кончается?» Он стал задумываться, искать, в том числе искать веру, которой у него не было. Весь его профессорский ум был выстроен в плоскости логики, но Бог не логичен, Бог сверхлогичен, и он никак не мог его найти, и поехал на Святую Гору Афон. Там обошел всех старцев, чтобы они его убедили в существовании Бога, показали веру, и никто из старцев не смог ему ничего доказать, вернее, – он не смог ничего услышать, говорить-то ему говорили, но он не способен был слышать. И вот он приходит в последний монастырь Дохиар, в котором находится икона «Скоропослушница», это полтора часа вдоль моря от нашего русского монастыря. В монастыре Дохиар до сих пор живет старец с детским разумом, полунаивный, полуюродивый такой, как ребенок, отец Харалампий, он еще остался от прежнего братства, старожитель, маленького росточка, грек, невзрачный, как ребенок. Первое мое знакомство с ним было, когда я пришел в Дохиар, а там реставрировали росписи, внутри храма стояли леса. Я захожу в этот храм и первый, кого я вижу, это был Харалампий. Он уже старческой походкой мне навстречу бежит и кричит по-гречески: «Смотри, осторожно, тут железная балка, можешь головой удариться», я нагнулся и прошел. Второй заходит, и он ко второму также бежит, страхует; и так всю службу бегал, всех предупреждал, кто заходит, кто выходит, и кончилось тем, что он под утро сам в эту балку бахнулся и упал навзничь. Это взрослый ребенок, он еще жив, отец Харалампий. Он не скажет никакого мудрого поучения, он не разбирается в сложном богословии, у него совершенно другая харизма.
И этот француз приходит в монастырь Дохиар, и ему попадается не старец, не богослов, а как раз этот ребенок с наивными детскими глазами и с возрастом под девяносто лет. И он говорит: «Что ты пришел?» – «Я ищу веры, я профессор, я знаю об авторитете Афона, хотел бы, чтобы вы меня убедили». В монастыре Дохиар есть возле храма колодец очень глубокий – когда-то в монастыре была проблема с водой, отцы молились, и Архангел Михаил показал им это место, и теперь у них есть вода из этого колодца, хорошая вода, вкусная. И отец Харалампий подводит его к этому колодцу и, как наивный человек, говорит: «Ну как ты не веришь в Бога, вот этот колодец нам дал Архангел Михаил, у нас не было воды, а теперь полный колодец». И этот профессор говорит: «Ну да, рассказывай мне, про Архангела Михаила, про колодец, вот он прямо вышел с лопатой и выкопал вам этот колодец». И вдруг этот скепсис, эта ирония профессора настолько разъярили Харалампия, он взял его за плечи, такой маленький, стал трясти и кричать: «Как ты смеешь не верить в Архангела, как ты смеешь не верить в Архангелов», зачерпнул воды и говорит ему: «На, пей!» Этот профессор выпил воды и стал верующим. Как он стал верующим? Это из области «Как я вчера этого не видел?», это харизматическое чудесное явление – был неверующим и стал верующим.
В сторону Бога в какой-то части можно идти, пользуясь разумом, но Бог видится не разумом, нужен более тонкий инструмент, и этот инструмент находится в сердце. Поэтому все православные творили молитву в сердце. Это традиция до сих пор остается на Святой Горе, когда внимание человека направлено в поисках Бога не вперед, а внутрь.
– В вашей книге, в одной из глав, монаха, который собирается выйти на борьбу с грехом, вы сравниваете с воином, который пытается противостоять целому войску. И вы пишете, что если этот воин противостанет целому войску, то эта армия просто сметет его, нужно бежать и потом лезть на дерево. Для меня это было, как выход в другое измерение, когда ты не просто бежишь по плоскости как муравей, а куда-то залезаешь. Эта армия муравьев промчится, а Господь тебя поднимет, образно говоря, как где-то в Псалтири сказано, что Господь – как крепкая башня. А вот сейчас вы говорите про какой-то другой уровень?
– Я вам сейчас искренне скажу, что когда я это писал, я не знал еще другого. В какой-то момент мне попался Симеон Новый Богослов, который говорил об этом, и помню, что я даже ему противоречил, я его не понимал. Да, просто бегание греха это благочестиво, но не безопасно. Поэтому святые все настраивались не на праведность, а на святость. Их не удовлетворяла праведность, потому что они понимали опытно – чем больше они пытались быть праведными, тем больше они ощущали свою несостоятельность. В каких-то грубых вещах, моментах у них это получалось, но понимаете, чем человек чище живет, тем он начинает тоньше видеть. И они начинали видеть свою червоточину в таких тонких вещах, в таких утонченных моментах, что они ужасались и плакали. Если их раньше удовлетворяло хотя бы не поссориться ни с кем, потом их стало ужасать даже мысль о ссоре, еще более тонкие вещи, даже не мысль, а сатана может действовать через тонкие впечатления. Чем человек начинает чище жить, практикует это, тем больше его начинает надрывать, оскорблять даже малейшая ошибка. Мы с вами очень легко соглашаемся на грех, очень легко идем на исповедь и говорим: «Что-то даже слез нет». Я, как духовник, часто бываю свидетелем, да и сам исповедуюсь, слишком быстро мы привыкаем к греху: «Ну все мы грешники… Но Бог и грешников любит». А у святых настолько утончается сердце, настолько они начинают чутко переживать, чувствовать, что и малейшее предательство Бога для них – это уже нож в сердце. Чем нравственнее человек, тем у него критерии поведения более возвышенные, согласитесь. Человек, который привык жить безнравственно, плохое сделает легко и даже не обратит внимания.
Святые приходят в такое состояние, когда для них даже не мысль, а просто движение сердца уже стыдно, соприкосновение рукой для них уже стыдно. Это то, на что мирские люди даже внимания не обращают.
Ветхозаветные фарисеи, саддукеи соблюдали больше нас, но не имели результата, потому что все это мы должны соблюдать, но не это главное. Христос – главное, Христос может все победить, но когда Он будет в тебе. Это называется обожение. Когда ты и Бог – одно. Это как природа Иисуса Христа, феноменальное чрезвычайное состояние, когда Бог соединился с человеком и стал Богочеловеком. Он не стал только Богом, Он не стал только человеком. Это догматическое понятие нашей Церкви. Он стал Богочеловеком, не слитно, не раздельно, две природы соединились в одно. Примерно, нечто подобное происходит со святыми, они не своими силами творят чудеса, не своим светом светятся, вот нимб – что это такое? Это свечение светом Божественным, Христовым.
Современный человек очень раним, очень нежное существо, и чтобы совершенно не ввергнуть его в бездну отчаяния, духовники стали говорить: «Ну, знаете, Бог милосерд, может быть, Он всех спасет, все спасутся». Но Евангелие говорит о другом, в Евангелии сам Христос говорит, что не все спасутся. И даже еще страшнее слова Он говорит, что мало спасутся.
– Вы говорите о любви. Каждый день мы стараемся жить с Богом, который не в книге или в фильме, а с настоящим, живым Богом, стараемся любить, Бог же любовь. Но вокруг очень много зла. И это зло просто сшибает, как с этим жить?
– Когда ты очень сильно полюбишь, не врагов даже, это уже очень слишком высоко, и даже не людей, а когда ты очень сильно полюбишь Христа, который каждый день за тебя висит на Кресте, и тогда для тебя это будет не просто сказка, что-то доброе и красивое, для тебя это станет реальностью, тогда ты будешь понимать, что каждый день… Вот на земле сколько литургий происходит? Вы знаете, что делает священник на проскомидии до литургии? Вы его не видите, священника, он на жертвеннике готовит жертву. И эта жертва – не ягненок, не телец, не голубь, эта жертва – сам Христос. Каждый день, в каждом храме снова режется Христос, закалается Христос, снова изливается Его кровь, смешанная с водой. Если мы верим, что Тело и Кровь Христовы, не как бы Тело и Кровь, а что они действительно в процессе литургии претворяются в Тело и Кровь, значит, и сама жертва – это не как бы жертва, а действительно жертва, которая происходит. Священник берет копье уже и говорит такие слова: «Един от воин копием ребра Его прободе», – и это движение делает. Если бы мы переживали, если бы понимали, но для нас все это как традиция, а если бы нам Господь вдруг открыл сердечные очи, мы подошли бы к причастию и пережили бы, поняли, что там не вино и хлеб, там Тело и Кровь Христовы. А как можно получить тело и кровь, не разодрав тело, не пролив кровь?
Если бы мы полюбили Христа, то каждый из нас сказал бы: «Господи, я не прошу у тебя никакого благополучия, разреши мне поддержать Твой Крест, который Ты несешь, разреши мне Тебе помочь». Это опять из той области, когда мы смотрим и не видим. А это происходит. И самое страшное – что это происходит с нами, с христианами, мы этого не видим, я уж не говорю о неверующих людях, не церковных. Мы, верующие люди, мы, священники, служащие литургию, мы этого не видим. Нас спроси, как в семинарии учили, мы скажем, а переживаем ли мы это, понимаем ли? Когда мы к чаше подходим, понимаем ли мы это? Если бы мы это во всей глубине пережили, для нас любое страдание, которое Он нам дает для чего-то, не было бы не только трагедией, оно бы было даже сознательно желаемым.
Нельзя жить вечно, и нельзя всем умереть, просто уснув. У Бога настолько все премудро, сложно, Он только Сам все это знает, что и кому нужно. Но если мы шкурой чувствуем, что это промысел Божий, который ты не изменишь, значит нужно просто его принять.
4 июля 2018 года